Людмила ДЕМИНА  Валерий ДЕМИН

   ЛЮБИМЫЙ   АРТИСТ  

             (Ботанический сад) 

             Мелодрама для кино и театра 

2 серии

      Главный приз сценарного конкурса  МКФ «Золотой Витязь». 

1994 — 2017 г.г.

СЕРИЯ ПЕРВАЯ

АЛЕКСАНДРА ПЕТРОВНА    (НАШИ ГРЕХИ)

ПРОЛОГ ПОД ТИТРЫ

Из наплыва в тишине четыре плана одной и той же аллеи Ботанического сада:    на исходе ночи…  ранним утром…. в разгар дня — вдали на аллее кто-то играет в бадминтон…  и, наконец, ранним вечером — снова пустынной…

Где-то на поляне пасется лошадка, рядом стоит тележка, из которой лошадку только что выпрягли.

(Потом, уже в финале, мы снова увидим и эту аллею, и эту лошадку — здесь они как бы ждут начала событий).

Откуда-то доносится еле слышный колокольный звон.

У ХРАМА РИЗОПОЛОЖЕНИЯ. СЕРЕДИНА АВГУСТА. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Колокольный звон возвещает о начале вечерней службы.

С разных сторон к храму стекаются прихожане. Среди них мы замечаем девушку в длинной юбке и коротком пиджачке; вокруг шеи намотан шелковый платок, на плече висит большая сумка. Это Шура, или Александра Петровна, на вид ей тридцать с небольшим, лицо бледное, уставшее. Молодая парочка, в обнимку идущая навстречу Шуре, перемежает свое воркование легкими поцелуями на ходу. Близоруко щурясь, Шура с невольной завистью оборачивается им вслед.

СТАРУШКА (семенящая рядом). В храм идешь, не оглядывайся, милая… на мир-то. Пусть они!..

От красоты осеннего города щемит сердце.

У ВХОДА В ЦЕРКОВЬ.

Шура достает очки в тяжелой роговой оправе, надевает их, покрывает голову платком. Осенив себя крестом, входит в храм.

ПАРК ПЕРЕД ИНТЕРНАТОМ. ФАСАД ИНТЕРНАТА. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Среди зелени парка стоит старинное здание интерната. (Камера медленно наезжает на фасад строения). В окнах, некоторые из которых открыты, видно, как одни ребята готовятся ко сну, другие носятся по коридорам, неугомонные. На одном из подоконников сидит девушка с книжкой, в соседнем окне летают подушки. Слышится смех, окрики воспитателей, доносится ритм тяжёлого рока. В окнах верхнего этажа мелькает фигурка девочки, которая в упоении кружится по игровой комнате, захваченная вихрем вальса Штрауса…

ХРАМ РИЗОПОЛОЖЕНИЯ. ИНТЕРЬЕР.

Всенощная закончилась, подходит к концу и исповедь, церковь почти опустела.

Священник, отец Георгий, принимающий исповедь, слушает Шуру с ласковым и благосклонным видом.

ШУРА (опустив голову).  Я устала жить.  Отчаяние вымотало меня… Как будто какое-то кольцо сжимается… Всё время в ожидании смерти…

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ. Чьей, своей?

ШУРА. Боюсь за папу. После того, как умерла мама, он совсем перестал выходить на улицу, только целыми днями ходит взад и вперед по комнате и ходит… (Шура тяжело вздыхает). За своих ребят в интернате вечно дрожу… Их двадцать восемь человек – за всеми как углядишь?!

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ. Да ты просто отдала свою душу в плен демону печали и не заметила — как! Он ведь питается твоим отчаянием. Ты дрожишь, а он — злорадствует!

ШУРА (после паузы). Что же мне делать?

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ. Вступить  с ним в духовную брань! (По глазам Шуры видит, что та его не понимает.) Пойми, время сейчас — л ю т о е… Даже если люди говорят о Боге, многих это ни к чему не обязывает, семьи нормальной днем с огнем не найти, матери убивают своих неродившихся детей и считают, что так и надо… Все невидимые силы, эти дьяволы и демоны печали, гордыни, блуда, сребролюбия… — это же не сказки, это реальность! Они не успокоятся, пока нас не уничтожат. Мы все, как на войне. А на войне надо воевать!

ШУРА. Но как мне воевать? Мне твердили, что человек создан для счастья, как птица для полета, а на самом деле…

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ (перебивает). Правильно твердили! Человек создан для блаженства… Только он летать должен — над тьмою жизни — на крыльях веры. Ты верь, что всё в твоей жизни — не случайно, и горе, и радость…  Тогда и тревога уйдет, а на смену придет блаженное состояние духа. (Поднимает епитрахиль,  чтобы покрыть голову Шуре.) Повторяй за мной: каюсь в грехе уныния и печали…

ШУРА (послушно склонив голову). Каюсь в грехе уныния и печали…

У ХРАМА РИЗОПОЛОЖЕНИЯ. ВЕЧЕР.

Теперь поток верующих, среди которых и Шура, тянется в обратную сторону, по аллее сквера, от храма к метро.

Отец Георгий в спортивной куртке с капюшоном поверх своей длинной черной рясы, длинными быстрыми летящими шагами нагоняет Шуру. В его руках довольно большой сверток. Что-то весело говоря, протягивает ей его. Она отрицательно качает головой и отталкивает сверток от себя. Священник продолжает уговаривать Шуру, говоря ей что-то веселое и убедительное. Наконец она сдается и, тоже смеясь, принимает сверток…

КОРИДОР ИНТЕРНАТА. У ДВЕРЕЙ ИГРОВОГО ЗАЛА. ВЕЧЕР.

В щель между дверями за самозабвенным танцем девочки подглядывают мальчишки-старшеклассники. Вот один из них, Глеб Павлов, толкает дверь ногой, дверь распахивается. Наташа, застигнутая в момент вдохновения, оказывается перед лицом искренне веселящейся, гогочущей, праздной публики — в освещённой комнате, как на сцене. Ребята приветствуют её бурными, с криками «браво» и «бис«, аплодисментами.

Наташа обмирает, бормочет что-то вроде «козлы» и берется за веник, чтобы продолжить уборку. Она крайне оскорблена. Вот её возмущенный взгляд сталкивается с взглядом Глеба. Его выразительное оживленное лицо приобретает невинное, шкодливое выражение: мол, а что произошло? Со стороны лестничной площадки появляется ночной дежурный, молодой белобрысый парень, на большой кулак у него намотан солдатский ремень с большой металлической пряжкой.

НОЧНОЙ (кричит). Отбой! Не слышали?

Мальчишки нехотя поворачиваются и идут в сторону ночного дежурного. Остаётся только Глеб.

НАТАША (Глебу). Всё завтра про тебя расскажу Александре Петровне.

ГЛЕБ (весело). И как целовались — тоже расскажешь?

НАТАША (долго смотрит на Глеба, на глазах у неё появляются слёзы). Между нами всё кончено!

ГЛЕБ (уязвлённый, но изображая торжество). Между нами всё только начинается! (Выходит из игровой.) Спокойной ночи!

КВАРТИРА ШУРЫ. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.

Горит торшер. Шура лежит в постели и медленно перелистывает маленький альбомчик в тиснёном кожаном переплёте. Из смежной комнаты отца доносится его глуховатый голос, он с кем-то говорит по телефону. На фотографиях в альбомчике чаще всего мелькает одна и та же очень красивая женщина в разных нарядах и ракурсах. И почти всегда рядом с ней, обнимая её, присутствует светленькая девчушка (Шура), которая становится всё старше, а женщина выглядит всё утомленнее и болезненнее. Иногда на снимках появляется третий, мужчина, в котором узнаётся отец Шуры,  Петр Николаевич.  Короче, альбом посвящён семейной идиллии.

Шура останавливает свой взгляд на последней фотографии матери в конце альбома, приближает её к губам и несколько раз осторожно целует. Потом поднимает глаза к иконе Богоматери…

ШУРА (шёпотом, страстно). Господи, помилуй меня, грешную, дай мне мужа и ребеночка и помоги нашему народу, спаси нас всех, и моих ребят тоже, Господи…

Вдруг она настораживается и поворачивает голову в сторону двери в комнату отца: ей что-то не нравится в его доносившихся оттуда словах.

КОМНАТА ОТЦА. (Продолжение сцены.)

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (в телефонную трубку).  Такой шикарный костюм!  С поповского плеча,  представляешь? (Опускает глаза на костюм, в который одет.)  Да Шуркин священник ей всучил.  Благотворительность называется!.. Вот я и говорю, классный костюмчик, да поздновато — только в гроб! (Смеётся.)

ШУРА (плаксиво).  Папа!  Опять  у тебя эти «гробовые» разговоры?! Ну, поговорите хоть о политике!

Она, в длинной ночной рубашке, стоит на пороге комнаты отца.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (в трубку).  Вот политика-то сейчас самая «гробовая» и есть, верно?

ШУРА (в бессильном отчаянии).  С тобой труднее, чем с моими ребятами!.. Ты просто впустил в себя Демона печали!

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Кого впустил?

ШУРА. Демона печали! Инфекция такая, очень заразная! Мы скоро все вымрем от неё, понимаешь, все, вся страна… (Плачет.)

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (в трубку, обескуражено). Ну вот: оказывается, я — разносчик новой инфекции. Подожди минутку… (Кладет трубку и поворачивается к плачущей дочери.) Вот ты верующая, а я атеист, но это на словах. А на деле? (Шура поспешно вытирает слёзы.) Ты не веришь в вечную жизнь, а я верю, поэтому и о смерти легко говорю и на встречу с твоей мамой надеюсь… (Подходит к Шуре и обнимает её.) Дурочка ты, но я, так и быть, подожду — ради тебя. Вот придет в дом твой защитник… (Шура опять начинает хлюпать носом.) Как же я тебя здесь одну оставлю, такую маленькую… (Гладит её по голове.)

Трубка лежит рядом с телефоном, и оттуда тихо доносится старческий дребезжащий голос: «Вихри враждебные веют над нами, тёмные силы нас злобно гнетут…» Они стоят рядом, отец и дочь, прижавшись друг к другу, а  из  трубки  слышится,  как из космоса:  «…в бой роковой мы вступили с врагами, нас ещё судьбы безвестные ждут…»

ИНТЕРНАТ. ИГРОВАЯ. НОЧЬ.

Луна за окном на чёрном небе круглая, ослепительно-белая, она заливает своим слепящим светом дорожки интернатского парка, делает призрачными и таинственными старые беседки, качели, скамейки во дворе. Игровая комната уже убрана, инвентарь аккуратно стоит в углу. Наташа сидит за столом и в свете настольной лампы что-то пишет на листочке…

Телевизор перед ней продолжает работать, звука почти не слышно. На экране мелькают кадры старого отечественного фильма: молодой коренастый парень с открытым мужественным лицом пытается познакомиться с какой-то девушкой.

В игровую осторожно заглядывает Света, хорошенькая, полненькая, развитая не по летам девушка. Она в халатике, накинутом на ночную рубашку, лицо сонное.

СВЕТА (подходит к Наташе.) Чо делаешь, роман пишешь? (Говорит шёпотом.)

НАТАША (тоже шёпотом).  Наоборот — конец всем романам. Пишу заявление — об уходе из интерната.

СВЕТА (не удивляясь). Опять с Глебом поссорилась?

Наташа, вспомнив своё унижение, громко стонет. Комкает бумажку и начинает строчить новое заявление.

Света присаживается рядом с ней и некоторое время смотрит на экран. Там герой уже вовсю переживает страдания неразделенной любви.

СВЕТА (глядя на экран).  Слушай, это не тот актер… — первая любовь нашей Санны-Петровны? Помнишь, она рассказывала? Про себя в нашем возрасте?

НАТАША (мельком взглянув на экран). Ну да, Варламов.

СВЕТА. Умеют же люди так безопасно влюбляться — смотри себе на экран и люби, сколько хочешь. А тут… (Сердобольно смотрит в сторону пыхтящей над заявлением Наташи.) Слушай, а ты отдайся Глебу, он успокоится, тихенький будет…

НАТАША (возмущённо). Да ну тебя! Я хочу, чтобы всё было по-настоящему. До свадьбы, до венчания — ни с кем! И муж — один, на всю жизнь.

СВЕТА (после паузы). Ну, ты крутая!

НАТАША (глядя на экран).  А он в каком-то фильме детей спасал, а сам погиб. Поэтому она его и полюбила.

СВЕТА. Так, с вами всё ясно: чокнутые вы! Обе. Всё ждёте героев и принцев, а они, между прочим, кончились. ( Наташа рвёт заявление, берет новый лист.) Что, не получается? (Заглядывает под руку Наташе.) Пиши! «В связи с желанием сохранить свою невинность прошу меня срочно отчислить из интерната…» (Умирает со смеху.)

Наташа только досадливо машет на неё рукой и отворачивается.

СПАЛЬНЯ ДЕВОЧЕК. РАННЕЕ УТРО.

ШУРА (стоит у постели Наташи и читает ее заявление).  «В связи  с тем, что к совершеннолетию я решила начать самостоятельную жизнь, прошу отчислить меня из интерната». (Смотрит на Наташу.)

Она лежит, закрывшись одеялом по самые глаза.

ШУРА (сухо). «Совершеннолетие» через два «н».  (Прячет листок  в карман.) Договорим после завтрака.  (Оглядывается.) Девочки, мы голодными останемся, быстрей! (Помогает убраться в спальне..)

СВЕТА (не открывая глаз). Даже в воскресенье не дают отоспаться!

ЗИМИНА (расчесывая перед зеркалом свои длинные до пояса  волосы). Я все равно их обрежу, Санна-Петровна! Надоели!

ШУРА. Только через мой труп!

НАТАША (резко откидывая одеяло). Я имею право на личный опыт! (Упрямо продолжает лежать, вытянувшись в кровати и сложив по-наполеоновски руки на груди.)

ШУРА. «Личный опыт»? (Стоит над Наташей — руки в бока. Пламенно.)  Вы все здесь, потому что кто-то когда-то решил, что у него есть право на личный опыт! Забыла что ли, как оказалась в интернате?!

КОРИДОР ИНТЕРНАТА. (Продолжение сцены.)

Глеб стоит у полуоткрытых дверей спальни девочек, оглядываясь по сторонам, чтобы не привлечь внимание кого-либо из проходивших мимо ребят, проверяет свою готовность к фокусу: сдвигает крышку спичечного коробка на ладони — на белой ватке внутри него лежит как бы отрезанный синюшный палец. Что-то в нём Глебу не нравится, он достаёт фломастер и начинает  придавать пальцу более «мертвенный» вид. Из спальни доносятся голоса.

ГОЛОС ЭЛЬКИ (уточняет). «Кто-то» — это наши родители?

ГОЛОС ШУРЫ (продолжает).  Потом приносят его сюда в подоле – плод своего опыта…

ГОЛОС СВЕТЫ. Вы же говорили, что всё неслучайно и не зря. Значит, и здесь мы не зря оказались, да?

ГОЛОС ШУРЫ. Не зря! Чтобы разорвать этот порочный круг…

Глеб делает страдающее лицо, точно он умирает от боли, и заглядывает в дверь…

СПАЛЬНЯ ДЕВОЧЕК. (Продолжение.)

ГЛЕБ. Натали, можно тебя? (Морщится ещё больше.)

Наташа хотела было отвернуться от него, но увидев его лицо, выходит.

ШУРА (горячо). Ведь у вас есть уже личный опыт — знаете, что значит  быть  брошенными!  И  что  же? В  интернате сейчас три ребёнка от  н а ш и х  же воспитанниц. Привели и оставили  —  как  ни в чем не бывало, представляете?

ЭЛЬКА (серьезно). Вешать надо таких!

ЗИМИНА (у зеркала). Со мной этого не будет!

ШУРА. Да, я уверена, ни с кем из нашего класса этого не будет…

КОРИДОР ИНТЕРНАТА.

ГЛЕБ (Наташе, как бы преодолевая боль, шепотом). Я ради тебя на всё готов… (Наташа, не понимая, смотрит на него.)  Посмотри, в знак любви к тебе даже палец себе отрубил…( Открывает спичечную коробочку – там на комке белой ватки лежит синюшный, как бы отрубленный палец.)

Наташа, еще ничего не поняв, близоруко наклоняется над  рукой Глеба…

СПАЛЬНЯ ДЕВОЧЕК. (Продолжение.)

СВЕТА (шутит).  Ой, Санна-Петровна, а я — так обязательно подкину сюда своего ребёночка, чтобы он попал именно к вам, моей самой любимой воспитательнице! (С распростёртыми объятиями бросается к Шуре и пылко целует её.  Шура со словами «подлиза!» отвечает ей тем же.  Все смеются…)

Но вдруг из-за дверей доносится истошный вопль Наташи.

Все бросаются в коридор.

БЫТОВКА ИНТЕРНАТА. ДЕНЬ. ДОЖДЬ ЗА ОКНОМ.

Наташа, всхлипывая, стоит у окна. За окном сумрачно и тоскливо, идет серый, холодный дождь. А здесь, в маленькой комнатке воспитателя, тепло и уютно. Шура вытирает слёзы Наташе большим батистовым, с кружевами, платком.

НАТАША (сквозь слёзы). Какой красивый платочек. Старинный?

ШУРА. Это мама сама их шила. (Ласково.) Ты думаешь, за стенами интерната — другая жизнь? Она везде одинаковая, какая ты — такая и жизнь. Рвешься к красивой, да? Мечтаешь о принце? Но для этого тоже надо чуточку быть принцессой! А ты? Вчера я тебя застукала — ты курила. Представляешь себе принцессу с сигаретой во рту?

Наташа нехотя криво улыбается.

Шура отходит от неё и начинает распаковывать целлофановые пакеты, грудой лежащие на диване. В них – разноцветные трикотажные  ночные рубашки  огромного размера.

ШУРА. Вот что я вам сегодня буду выдавать! (Прикидывает одну к Наташе.)

Та издевательски смеется — рубашка ей до пят. Шура тоже с трудом сдерживает смех.

НАТАША. Никто не покупает — значит, к нам — здесь всё сгодится? Нет, чтобы пижамки какие-нибудь… На хрена они нам ? (Испуганно прикрывает рот рукой.)

ШУРА. Опять?!  (С укором смотрит на Наташу.) Ваши слова из вас выскакивают, как лягушки, грязные, безобразные, лупоглазые…

НАТАША (упрямо).  Хорошенькие лягушки-царевны,  зелёненькие,  мягенькие, беззащитные…

ШУРА (вдруг строго). В общем, так: без паспорта тебя никто не отпустит, вот справим твои шестнадцать лет, тогда и поговорим…

Из коридора вдруг доносится разнузданное пение: «Казачки дружка убитого на шинели принесли…»

НАТАША (Шуре). Слышите, это Павлов! Придурок!

ШУРА. Пойми, эта дурь называется «влюблённость»! В тебя, между прочим! (Выскакивает из бытовки, плотно прикрывая за собой дверь.)

КОРИДОР ИНТЕРНАТА.

В коридоре много ребятни, туда-сюда снуют мальчишки и девчонки, сквозь них, как ледокол, продирается с песней странная фигура из трех тел. Павлов и его друг Максимов (Макс), как бревно, тащат на своих плечах худенького негритенка «Пушкина». Тот, извиваясь, как червяк, пытается высвободиться из их крепких рук, мертвой хваткой держащих его за плечи и ноги.

ШУРА (властно). Павлов, поговорить надо!

«Пирамида» из троих мгновенно рассыпается, «Пушкина» подчеркнуто осторожно опускают на пол, старательно, по-отечески поправляют ему одежду, трогают лоб, как бы проверяя температуру. Потом Глеб подходит к Шуре, у него невинный вид.

ШУРА. Тебе не надоело безобразничать?

ГЛЕБ. Я просто пытаюсь влить свежую струю в застойное болото интерната… Реформы не идут!

ШУРА (перебивает).  Хватит юродствовать! Попросишь прощения у Наташи, или я с тобой не разговариваю!

ГЛЕБ (канючит). Я-то попрошу, да она…

ШУРА. Значит,  договорились?  (Вдруг — как девчонка.) Покажи, чем пугаешь, неужели так страшно?

ГЛЕБ (отважившись). Минутку! (Поворачивается к ней спиной.)

БЫТОВКА ИНТЕРНАТА.

Наташа сидит, дожидаясь Шуру, перебирает газеты и журналы, грудой лежащие на столе. И вдруг слышит её пронзительный крик, который тут же меняется на ее захлёбывающийся смех.

Наташа, как старушка, сокрушённо качает головой. Открывает толстый иллюстрированный журнал. Внимание её приковывает снимок эффектного интерьера с огромной тахтой, пуфами с выгнутыми ножками и с множеством цветов и старинных картин. На тахте сидят двое малышей, похожих на ангелочков, их обнимает белокурая женщина в шелках и красивый мужчина-супермен. Наташа не может отвести взгляда от этой семейной идиллии, которой у нее не было и, по-видимому, никогда не будет.

Раздаётся громкий, предупреждающий стук в дверь, она раскрывается, и входит Глеб Павлов.

ГЛЕБ (Наташе). Интернат полнится слухами, что ты покидаешь его древние стены. (Подходит ближе.) Из-за меня. Это так?

НАТАША. Так!

ГЛЕБ. Ну, прости меня! За всё! А ребят я не приводил подсматривать, мы от ночного прятались, хотели в игровой, а там ты. И за фокус прости. Я хотел развеселить тебя…

НАТАША (вспыхнув). Ты что, такой тупой?! Развеселить?! Чем? Своими отрезанными пальцами?! А потом что? Трупы пойдут, мертвецы? Я же другого хочу, а не этих ужастиков… или порнухи! (Гневно и брезгливо сбрасывает с плеча его руку, которой он хотел погладить Наташу.) Я никогда тебя не полюблю, никогда, потому что ты жалкий, грубый… Дебил!

Какое-то время Глеб стоит замерев. Потом медленно выходит…

…Содрогаясь от рыданий, Наташа начинает вырезать из иллюстрированного журнала цветные снимки, на которых роскошные интерьеры, красивые непринужденные женщины, обаятельные галантные мужчины…

ИНТЕРНАТ. КОРИДОР. ВЕЧЕР.

За окнами интерната нависает тёмно-синяя завеса наступающей ночи. Из спального корпуса доносится: «Отбой! Отбой!»…

Глеб, вспотевший и взъерошенный, гонит маленький теннисный мячик по коридору спального корпуса. К нему присоединяется Макс. Они загоняют мячик в одну из открытых дверей, как в футбольные ворота, — это спальня мальчиков десятого.

СПАЛЬНЯ МАЛЬЧИКОВ. (Продолжение сцены.)

Возбуждение невольно передается всем остальным в комнате. Парни, словно орангутанги, подпрыгивают на кроватях, с гортанными воплями прыгают на пол, кубарем катаются, сметая на ходу стулья, скатерть со стола. Вместе со скатертью падает графин с водой и вдребезги разбивается. Прямо на него с кровати летит поверженный сильным Максом Глеб, Глеб издает истошный крик, больше похожий на притворный. Макс сползает с Глеба — видит кровь, она льётся по руке Глеба, которой он зажимает ногу под коленкой.

Макс поспешно подбирает осколки графина.  Остальные тоже затихают и окружают Глеба.  Тот ещё что-то говорит, кривляясь и хохоча, но лицо у него заметно бледнеет. Макс стягивает со своей кровати простыню, разрывает её на длинные полосы и пытается перевязать Глебу ногу…

СПАЛЬНЯ ДЕВОЧЕК. ВЕЧЕР.

Шура раздает девочкам ночные рубашки. Они со смехом и гамом, толкаясь у зеркала, примеривают их. Маленькой Эльке она до пола. Она напялила ее прямо на джинсы и с видом сомнамбулы ходит среди девочек.

ЗИМИНА (ноет). Санна-Петровна, а не кажется вам, что с нами кто-то некрасиво подшутил?

ШУРА. А мы чего-нибудь красивое из этого придумаем, запомните такое слово —  п р е о б р а ж е н и е…

Из коридора доносится топот ног, дверь распахивается и влетает…

«ПУШКИН» (кричит). Санна-Петровна, только не волнуйтесь! Нужно срочно скорую! Там у Глеба кровь хлещет ручьем…

Все — кто в чем, Элька, как и была — в ночной рубашке поверх джинсов — бросились к дверям…

ШОССЕ ОКОЛО ИНТЕРНАТА. НОЧЬ. ДОЖДЬ.

Шура, ночной дежурный, ребята, размахивая руками, носятся вдоль шоссе. Машины, протяжно сигналя, не останавливаясь, проносятся мимо.

НА ОБОЧИНЕ ШОССЕ. (Продолжение сцены.)

На пожелтевшей, мокрой от дождя траве, на одеяле лежит Глеб. Нога у него перетянута ремнем, штанина в крови. Лицо его бледно, глаза полузакрыты. Над ним склонилась Наташа.

НАТАША (умоляюще).  Глеб, прости меня! Это я от обиды на тебя наговорила. Ты милый, ты очень хороший, ты только не умирай. Сейчас скорая приедет, Санна-Петровна уже вызвала её. Глеб, миленький, не умирай! (Гладит Глеба по руке, капли слёз падают ему на лицо.) Ты мне нравишься, очень-очень… (Всхлипывает.)

ГЛЕБ (не открывая глаз,  с трудом).  Ну, что ты замолчала?.. Продолжай в том же духе…

Содрогаясь от нервного смеха, Наташа наклоняется и целует его руки. Поднимает голову и видит подбегающую Шуру. Она в плаще, у неё ужасный вид, растрепанные волосы, тяжёлые роговые очки съезжают с носа.

ШУРА (на грани нервного срыва). Глеб, ну ты как?! Как он, Наташа? Да где же эта проклятая скорая? Нет, нет, больше нельзя ждать! (Снова бежит к шоссе.)

ШОССЕ.

Она выбегает на дорогу. Мимо, просигналив, пронеслась машина. Ребята, не на шутку обозлённые, кидают ей вслед комки грязи.

Впереди появляется белая иномарка, ехавшая на не очень большой скорости. Притормозив, машина объезжает ребят и ночного дежурного, но тут перед водителем белого БМВ появляется фигура Шуры с раскинутыми руками. Резко затормозив, машина останавливается метрах в двух от Шуры. Взбешённый водитель, выскочив из кабины, набрасывается на нее.

ВОДИТЕЛЬ. Идиотка! Мне что, за тебя в тюрьме сидеть?!

Ночной дежурный быстро просовывает руку в кабину, отмыкает кнопку и открывает заднюю дверь. Ребята уже подбегают к машине, на руках у них Глеб.

ШУРА (осипшим голосом).  У нас ребёнок при смерти! Нужно срочно в больницу! (Она протискивается на заднее сидение и  принимает  из  рук ночного дежурного и ребят Глеба.)

ВОДИТЕЛЬ (на какое-то время оторопел от такой скорости захвата). Да вы что?! Это вы куда?! Вам нужна скорая!

Поднимается гвалт, перебивая друг друга, ребята кричат:

КРИКИ РЕБЯТ.  Какая скорая?!  Жди её, дожидайся! Он умрёт! А вам всё равно! Едут, гады, мимо и мимо!

Только Света, как заворожённая, смотрит на элегантного, одетого в серый костюм водителя, словно узнала в нем кого-то знакомого. Потом что-то быстро шепчет стоявшей рядом Наташе, — та в ответ удивленно расширяет глаза.

ШУРА (из машины). Поехали быстрее!

ВОДИТЕЛЬ (раздражённо, зло). Я никуда не поеду! Дожидайтесь скорую!

НОЧНОЙ ДЕЖУРНЫЙ (открывая переднюю дверцу машины). Ну что же, дело хозяйское. Тогда я повезу. А вы дожидайтесь скорую.

ВОДИТЕЛЬ. Чёрт бы вас всех побрал! Дикари!

Он ныряет на свое место в машине, в сердцах хлопнув дверью.

Макс плюхается рядом с ним.

БМВ взревел мотором и резко сорвался с места.

И тут же на шоссе, воя сиреной, появляется скорая и сворачивает к интернату.

НОЧНОЙ ДЕЖУРНЫЙ (ребятам).  Ну как вы,  в порядке? А то, может, у кого инфаркт, то — пожалуйста! (Показывает в сторону скорой.)

САЛОН БМВ. НОЧЬ.

ВОДИТЕЛЬ (себе). И правда, не страна, а сборище бандитов!..

ШУРА (сидит, нахохлившись, за его спиной, лицо почти скрыто под капюшоном, на коленях лежит голова Глеба). А если сейчас где-то так же ваш сын… А все — мимо, мимо… Торопятся на свой пир во время чумы…

В зеркальце водителю виден неопрятный парень, лежащий с закрытыми глазами на коленях женщины.

ВОДИТЕЛЬ. Знаете, кто у нас «чума»?

ШУРА. Знаю. Это мы — бедные, униженные и оскорбленные. Мешаем вам жить!

Водитель усмехается, но ничего в ответ не говорит…

БОЛЬНИЦА. ПРИЁМНЫЙ ПОКОЙ.

Шура сидит у стола дежурного врача, диктует данные Глеба.

ШУРА. …Глеб Павлов… Да, Павлов… Пятнадцать полных лет… родителей нет, сирота…

Водитель машины, невольно услышав слова Шуры, бросает удивлённый взгляд на Глеба, которого они с Максом укладывают на носилки.

ШУРА (дежурному врачу). Нет, поставьте прочерки… школа-интернат номер четырнадцать, воспитатель Терехина Александра Петровна…

Санитары несут  носилки  к  лифту…

Шура вскакивает со стула и бросается за ними.

ШУРА (на бегу, водителю). Мальчика подвезите до интерната!

ВОДИТЕЛЬ (бормочет себе). Слушаюсь, гражданин начальник… (Кивает Максу: Пойдем!)

Шура идет рядом с носилками, на которых лежит уже потерявший сознание Глеб. По её лицу неудержимо потекли слёзы…

УЛИЦА. НОЧЬ.

Водитель открывает заднюю дверцу машины.

Перед его взглядом и взглядом Максима предстает заднее сидение БМВ, все залитое кровью.

На лице водителя отражается смесь досады за испачканную машину и осознание серьезности положения, в котором был привезенный им в больницу мальчик.

КВАРТИРА ШУРЫ. НОЧЬ.

Шура в ночной рубашке перед иконой читает молитву. В открытую дверь видно, как в соседней комнате, шаркая шлёпанцами, из угла в угол ходит Петр Николаевич…

ШЁПОТ ШУРЫ. …не дай Глебу умереть…  Господи,  любимый, милосердный, пусть  лучше со мной что-то плохое случится,  но только спаси его…

ПАРК ПЕРЕД ИНТЕРНАТОМ. ДЕНЬ.

В парке идет «субботник»: ребята подметают дорожки, убирают мусор, подкрашивают забор. Смех, гремит музыка…

ПО ДОРОГЕ К ИНТЕРНАТУ. ДЕНЬ.

Через парк к интернату торопливо идет Шура. Увидев её, Наташа бросает лопату и бежит ей навстречу. Подбегает и бросается на шею, чуть не сбив её с ног…

НАТАША (захлёбываясь). Здрасьте! Вы ещё ничего не знаете?

ШУРА (испуганно остановившись). Из больницы звонили?

НАТАША. Да у Глеба всё в порядке! К нему директор утром ездил.

ШУРА (от радости чуть не плачет). Правда?!

Она обнимает Наташу, они смеются и целуются.

НАТАША. А ещё ничего не знаете?

ШУРА. Что ещё?

НАТАША (оттягивая время).  До чего у вас противные очки, вы в них как старуха… Не следите за собой — вот вас муж и бросил. (Кружится вокруг Шуры.) Сейчас в моде — в такой лёгкой золотой оправе…

ШУРА. Мне следить надо не за собой, а за вами! Ладно, не морочь голову, что случилось?

НАТАША (остановившись и глядя на неё расширенными от сладкого предвкушения глазами). Так вы ничего не знаете? Такого потрясающего-потрясающего? (Делает длинную паузу.)

ШУРА (замерев и неуверенно) Ну что ещё потрясающего?

НАТАША (ехидно). Не знаете, кто вчера вас вёз на белом лимузине?

ШУРА (настороженно). Кто, кто — хмырь болотный, злобный эгоист!

НАТАША (шутливо издеваясь). Санна-Петровна! (Затыкает себе уши.) Как вы выражаетесь? «Хмырь»! Вы его так любили в вашем далёком счастливом детстве!

Шура, теряясь в догадках, смотрит на неё во все глаза.

НАТАША (почти выкрикивает). Варламов!.. Алексей Варламов!

Какое-то время Шура, оцепенев, молчит. У неё потрясенный вид. Наташа, не скрывая, наслаждается произведенным эффектом. Наконец учительница берёт свою ученицу под руку, и они продолжают идти дальше, к интернату.

ШУРА (после молчания).  Нет,  этого не может быть!  Слушай,  я не помню его лица… Да и в кино я его сто лет уже не видела! Ну, даже если это и он…

НАТАША. Да он, он, точно вам говорю!

ШУРА (продолжает своё).  …Какое нам дело  до  этой  зарвавшейся звезды, а ему до нас, бедных сирот? (Обнимает Наташу.)

Они уже входят в парк перед интернатом; им машут, здороваются. Подбегают полненькая веселая Света, тонкая и высокая, как манекенщица, Зимина, тщедушная инфантильная Элька…

СВЕТА (Шуре).  А мы кассету достали «Стечение обстоятельств».  Вы ведь на этом фильме влюбились в Варламова, да?

ИГРОВАЯ ИНТЕРНАТА. ДЕНЬ.

По видаку мелькают кадры советского фильма начала 80-х годов. Действие идет к финалу. Появляются титры: «Конец фильма». Какое-то время в игровой стоит тишина.

ЗИМИНА. Всё-таки раньше делали классные фильмы!

«ПУШКИН» (робко). Не, боевики, однако, лучше.

МАКС (обнимая друга). Ты, друг мой «Пушкин», ничего не смыслишь в настоящем искусстве. «Однако»!

Ребята смеются.

СВЕТА (серьезно). Да-а-а, переживательный фильм… (Поворачиваясь к Шуре.) Санна-Петровна, ну что вы молчите?

Наташа тоже смотрит на воспитательницу глазами, в которых читается немой вопрос.

ШУРА (после паузы).  Честно говоря,  я боялась смотреть,  думала, разочаруюсь… Но — нет! (Опять замолчала.)

НАТАША (тормошит её). Ну, а Варламов?! Что вы скажете о Варламове?

ШУРА (нехотя).  Ну,  вы сами видите,  какой он замечательный  артист… (Находит в себе силы для воспитательного момента.) Конечно, обидно, что он в кино один, а в жизни совсем другой. Но разве мы не так же? На людях одни, а когда никто не видит — другие. Понаблюдайте за собой… Вот мальчик нравится девочке, так она перед ним такая кисонька: ти-ти-ти… (Изображает.) Но вот она дежурная по спальне — перед воспитательницей… (Басом.) «Чо придираетесь, сами мойте, если не нравится!».

Все смеются — Шура умеет очень смешно копировать.

ШУРА. Так что не будем никого осуждать. Лучше подумаем, где нам достать деньги. Глебу нужны особые продукты, чтобы гемоглобин нагнать, всё на «г»: гречка, говядина, гранаты, грецкие орехи. Так надоело ходить по спонсорам, вечно с протянутой рукой, и вы приучаетесь к вымогательству… Какие будут предложения?

Ребята загалдели…

КВАРТИРА ШУРЫ. ВЕЧЕР.

Через полуоткрытую дверь её комнаты видно, как в смежной комнате, взад и вперёд, заложив руки за спину, тихими старческими шажками ходит её отец.

Шура сидит на полу у нижнего ящика книжного шкафа и роется в нём. Наконец достаёт из-за кипы старых литературных журналов какую-то толстую потрёпанную папку. Детским каллиграфическим почерком на ней написано: «Алексей Варламов». Шура развязывает её. В ней собраны вырезки из газет и журналов: рецензии, фотографии, статьи, кадры из фильмов, — и всё посвящено творчеству киноартиста Варламова. Шура выуживает из этой кипы потрёпанную общую тетрадь с надписью «Дневник». Листает. Находит нужное место. Читает.

ГОЛОС ШУРЫ. Вот и пришла ко мне первая любовь — тайная.  Это актёр, Алексей Варламов. Он не очень красивый, но мне это и не нужно, я чувствую его душу, его боль, мне, кажется, я его всего понимаю. Он самый родной, после мамы и папы у меня человек, и, хотя я его вижу только на экране, мне кажется, я ему могу сказать всё-всё…

Шура вдруг вырывает этот листок и начинает яростно рвать его на мелкие кусочки. Её лицо полно брезгливого негодования к самой себе, той, маленькой и глупой, живущей в «сладкой грёзе»…

ТОВАРНАЯ СТАНЦИЯ. РАННЕЕ УТРО.

Разгружается фургон с арбузами. Наташа, Зимина, Света, Элька, все в джинсах и куртках, стоят в длинном ряду парней и мужчин, тоже похожие на парней, вдоль железнодорожной платформы. Из рук в руки кидают арбузы, круглые, темно-зеленые, похожие на детские мячи. Один за другим, по мере загрузки, к платформе подъезжают фургоны.

Но вдруг, отрезая цепь конвейера от автофургонов, к платформе с другой стороны с натужным ревом приближается пассажирский поезд, останавливается, создавая вынужденную паузу в разгрузке.

Мужчина, стоящий рядом с интернатскими, легко ломает надтреснутый арбуз и протягивает Наташе: «Ешь, молодежь, пока общенародное»… Наташа подмигивает всем и принимается есть. Ребята — тоже.

Вид у поезда жалкий: на нем не только нет надписи маршрута, но краска облезла с вагонов, а в дверях тамбуров, которые тут же раскрываются, показываются равнодушные физиономии охранников с винтовками за спиной. В окна из вагонов тускло и угрюмо смотрят женские лица.

Женщины неряшливо причесанные, одетые во что-то черно-зеленое, одинаковое…

Какое-то время оба ряда — конвейер молодых, свежих, свободных мужчин и юношей и галерея хмурых женских лиц из окон —  смотрят  друг  на друга недоверчиво, с ужасом и любопытством.

Наконец женщины за окнами, убедившись, что длинная вереница мужчин, нелепо застывших с арбузами в руках на узкой платформе между двумя поездами, — не случайные, быстро пробегающие прохожие, а нечто другое, оживляются, начинают хохотать и что-то громко говорить друг другу. Потом вскакивают с мест, к ним уже подбегают, видимо, с другой стороны вагона,  еще несколько заспанных женщин. Они тыкают пальцами в стекло, подмигивают, делают непристойные жесты…

Наташа, словно оцепенев, продолжает стоять с ломтем арбуза в руках… И вдруг делает шаг к вагону и быстро протягивает свои пол-арбуза в узкую щель, на которую была открыта фрамуга окна.

Девушка в поезде с восторгом подхватывает ломоть…  И тут же остальные, со смехом и гамом, протягивают руки из фрамуг.

Все в цепочке, поддавшись какому-то дружественному порыву, колют арбузы на доли, чтобы они прошли в окно, и протягивают сахарные ломти женщинам…

Поезд вздрагивает и медленно начинает набирать скорость.  Мужчины дружно машут женщинам вслед. Те посылают им из вагонов воздушные поцелуи.

Наташа стоит неподвижно, бессильно опустив руки вдоль тела и глядя глазами, полными сострадания, в сторону уходящего поезда…

БОЛЬНИЦА. КОРИДОР, ПАЛАТА ГЛЕБА. ДЕНЬ.

Наташа и Зимина в белых халатах, каждая держа в руках по огромному арбузу, деловито идут по пустынному больничному коридору хирургического отделения. В распахнутых дверях палат десятки молчаливых больных, лежащих в странных позах, среди капельниц и других непонятных медицинских сооружений. Наконец девушки видят нужный номер на одной из многочисленных дверей и осторожно заглядывают в палату.

В глубине палаты они видят Глеба, белого, во всем белом, среди каких-то жгутов и пробирок, и робко входят в палату.

Одна постель около Глеба пустая, на другой лежит мужчина в очках и читает газету. Глеб тоже видит одноклассниц.

ДЕВОЧКИ (подходя ближе к нему). Привет.

ГЛЕБ (широко улыбаясь). Здорово! (Он явно смущен.)

Наташа и Зимина осторожно устанавливают арбузы около него на тумбочке.

НАТАША. Это тебе — гарбуз. (Она произносит по-украински, с ударением на первом слоге и с фрикативным «г«.) Санна-Петровна сказала, что тебе, чтобы поднять гемоглобин, нужно есть продукты на букву «г»!

Зимина начинает давиться от смеха.  Мужчина поднимает очки на лоб и смотрит на них.

ГЛЕБ (подавляя смех).  Так, с вами все ясно! Продукты, значит, на «г». Если честно, то здесь только этим и кормят — на «г»…

НАТАША (перебивая Глеба). А ты знаешь, кто тебя к больнице подвез?

ИГРОВАЯ В ИНТЕРНАТЕ. ДЕНЬ.

Шура, потрясенная, стоит на пороге. Наташа смотрит на нее, следит за реакцией.

Вся игровая, столы и полы, завалены треснутыми арбузами, тарелками с огромными ломтями и уже обглоданными корками. Девочки и мальчики, несколько осоловевшие от еды, сидят вокруг столов и смотрят на Шуру.

ЗИМИНА. Угощайтесь, Санна-Петровна, не стесняйтесь!

Наташа тащит Шуру к столу.

СВЕТА. Мы вам самый большой оставили!

ШУРА. Ну, спасибо, ну, удружили! (Садится за стол, к ней придвигают огромное блюдо с ломтями арбуза.)

ЭЛЬКА (Шуре).  Только денег нам не дали ни гроша, платили натурой (Кивает на арбузы.) Можно было брать, сколько унесешь, только треснутые…

ШУРА (очень огорченная). Да вы что?! Значит, мы без денег?

В дверь просовывается черная кудрявая головка.

«ПУШКИН». Санна-Петровна, к телефону!

ШУРА (как всегда, пугаясь). Кто это? Из больницы? (Вскакивает, с ужасом.) Вы Глебу тоже арбузов принесли?!? Так он же не встает!

Все какое-то время, оторопев, молчат. Переглядываются друг с другом, не догадываясь, в чем причина ужаса воспитательницы.

«ПУШКИН» (первый сообразив, спокойно). Так у него же «утка» есть.

МАКС (озадаченно). Здесь «уткой» не обойдешься, здесь корыто надо!

Шура в отчаянии машет на них рукой и выбегает из игровой…

КАНЦЕЛЯРИЯ ИНТЕРНАТА. ДЕНЬ.

ШУРА (охрипшим от волнения голосом, громко). Алло, я слушаю!

В канцелярию просачиваются Наташа, за ней Макс, а затем и остальные ребята… Обступают ее. Девочки во все глаза следят за лицом Шуры, его выражением, а Наташа, пригнувшись, даже пытается подслушать в трубку. Страх и тревога медленно сползают с лица Шуры, заменяя их на выражение крайнего удивления, переходящего в высокомерие…

ШУРА (в трубку,  резким голосом).  Как же, как же, мы вас узнали, мы народ грамотный, иногда кино смотрим… Ну, спасибо. (Делает ребятам страшные гримасы.) Большое спасибо… Мы не откажемся… Приезжайте к нам… Ну, как вам удобнее… Хорошо… Ботанический сад, у колонн, завтра, в шесть часов вечера… До свидания! (Кладёт трубку.)

Некоторое время Шура смотрит на ребят, застывших в предвкушении какого-то нового поворота сюжета.

ШУРА (сама себе не веря).  Ура!  Мы спасены!  Это Варламов. Хочет оказать Глебу (ядовито)… «посильную помощь».

ЗИМИНА (после всеобщей паузы). Полный отпад!

 КВАРТИРА ШУРЫ. ПРИХОЖАЯ. ДЕНЬ.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (в прихожей чистит туфельки Шуры). Я вот где-то читал, что японские художники сознательно время от времени меняли внешность. Они считали, что вместе с внешностью что-то меняется в душе человека… Человек как бы…

ГОЛОС ШУРЫ (из её комнаты).  Вот бы взял да одел свой новый  костюм,  пошёл бы в парк, пообщался с людьми, поиграл в шахматы. Когда-то ты так любил играть, до ночи заигрывался, мы с мамой с ума сходили.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (замер с щёткой в руках; вдруг весело, щётка ещё быстрее замелькала в его руках). В этом костюме, доченька, я отправлюсь в свою последнюю дорогу, чтоб с иголочки…

ШУРА (выскакивает в прихожую). Папа! Ну, сколько можно! Хватит уже гробовых хохм, хватит!

Её трудно узнать: оживленное лицо, белокурые локоны, модный короткий костюмчик…

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (восхищённо). Блеск! Узнаю прежнюю Александру! Ну почему у такой красотки если свидание, то обязательно деловое? (Протягивает туфли Шуре.)

ШУРА (глянув на себя в зеркало, снимает очки, отдаёт их отцу). Так будет лучше. (Надевая туфли.) Бизнес, папочка, — светлое будущее всего человечества!

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (в сердцах). Тьфу!

ШУРА (чмокнув отца в щёку). Не грусти, я скоро… (Выпархивает из квартиры.)

ПЕРТ НИКОЛАЕВИЧ (озадаченно повертев в руках очки). Не, непохоже, что деловое…

ВХОД У БОТАНИЧЕСКОГО САДА. ДЕНЬ.

Несется по проспекту поток машин. Напротив входа, у колонн, нетерпеливо вглядываясь в проезжающие иномарки, стоит Шура. К обочине подъезжает белое авто,  Шура двинулась к нему, но её опережает женщина с сумками,  стоящая неподалёку. Ей навстречу выходит из машины мужчина средних лет, забирает у неё сумки. Они садятся в машину, которая сразу отъезжает.  Шура огорчённо смотрит вслед,  отходит от  края  тротуара, смотрит на часы. Хмурится…

К обочине подъезжает довольно потрепанный «Москвич». Водитель, опустив стекло, осматривается и видит стоящую неподалёку Шуру.

МУЖЧИНА (Шуре). Девушка, вы давно здесь?

ШУРА (мельком оглянувшись в его  сторону).  Минут  двадцать-тридцать…

МУЖЧИНА. Вы тут не заметили женщину, с виду старая дева, с таким унылым перечеркнутым лицом…

ШУРА (удивленно). «Перечёркнутым лицом»?

МУЖЧИНА. Такая сутуленькая, неопределённого возраста? В очках.

ШУРА. Здесь была женщина лет сорока, усталая на вид, но её увезли.

Перед «Москвичом» останавливается белая иномарка, Шура было дёрнулась к ней, но из машины вышла высокая дама, закрыла её и ушла. Хозяин «Москвича» (мы до сих пор не видим его лица) выходит из кабины. Это Варламов. Он заметил, как огорчилась Шура, какое-то время наблюдает за её переживаниями.

АЛЕКСЕЙ (насмешливо). Вы тоже кого-то ждёте? Своего друга?

ШУРА (её смущает назойливость незнакомца, холодно, не глядя в его сторону). Скорее недруга.

АЛЕКСЕЙ. Вот как!.. (Вздыхает.) Я бы тоже согласился быть вашим недругом!

ШУРА (еще больше смущаясь). У меня деловое свидание.

АЛЕКСЕЙ. И у меня — деловое! Разделаемся со своими делами и можем провести время вместе, как вы на это смотрите?

ШУРА (мрачно). Отрицательно! (Высматривая белую машину, поворачивается лицом к нему и идёт навстречу.)

АЛЕКСЕЙ. Но ждать-то мы можем вместе, всё-таки это не так скучно, а? Заодно познакомимся. (Подходит к ней с протянутой рукой.) Алексей.

И только сейчас Шура обнаруживает в назойливом незнакомце Варламова. Лицо её вытягивается.

ШУРА (протягивая руку Варламову). Шура.

АЛЕКСЕЙ (понимая по-своему удивление Шуры).  Ну да, да, Варламов. Да вы не пугайтесь, я такой же, как и все, видите, клеюсь к хорошеньким девушкам.

ШУРА (с трудом приходя в себя). Я не понимаю, кого вы ждёте?

АЛЕКСЕЙ (быстро оглянувшись).  Одну мымру!  Она,  видимо,  уже не придёт. Но даже если она придёт, вы нам не помешаете. Я представлю вас как свою подружку. (Смотрит в смятенное лицо Шуры.) Или вы всё ещё надеетесь дождаться своего «недруга»?

ШУРА (отстранено). Он тоже, наверное, не придёт.

АЛЕКСЕЙ. Значит, это судьба! Бог, наверное, всё это специально нам подстроил, чтобы мы встретились.

ШУРА  (наконец-то приходя в себя. Строго). Ну, вы так круто! Хоть вы и Варламов…

АЛЕКСЕЙ. Да при чем тут Варламов? Это образ. Для зрителей. А внутри я обычный, очень одинокий человек. А вы?

ШУРА. Что я? Внутри? (Усмехается.) Я — брошенная жена, сухарь и зануда.

АЛЕКСЕЙ. Это становится всё интереснее… А чем вы занимаетесь?

ШУРА (подумав).  …Я психолог. Работаю в институте младшим научным сотрудником.

АЛЕКСЕЙ. Потрясающе! С вами, наверное, можно говорить о серьёзном, о наболевшем.

ШУРА. У вас не получится, всё время сбиваетесь на фривольный тон.

АЛЕКСЕЙ. Серьёзно? (После паузы.) Пожалуй, вы правы. (Оглядывается.) Не пришла. Странно. Такие люди, как она, обязательно приходят… (Шура тоже старательно оглядывается вокруг.) Я случайно познакомился с одной воспитательницей из интерната для детей-сирот. И хотел передать ей деньги, для её питомца. Он в больнице лежит… Придётся снова встречаться. А видеть эту мымру нет никакого желания, понимаете?

ШУРА. Зачем встречаться? Передайте деньги тому мальчику… (Осекается, чувствуя, что пробалтывается.) Ну… вы, наверное, знаете, в какой он больнице?

АЛЕКСЕЙ (даже останавливается).  Здорово!  Почему мне это сразу в голову не пришло?

ШУРА. Вот и все проблемы!

АЛЕКСЕЙ (вздохнув).  К сожалению,  не все.  У меня к ней есть ещё одно дело,  более важное.  Но очень щекотливое… (Внимательно смотрит на  Шуру.) Психологи ведь обязаны хранить чужие тайны?  (В ответ Шура выжидательно молчит.) Жаль… (Смотрит на часы.) Опаздываю, у меня фотопробы. (Они подходят к его машине.)

ШУРА (ехидно). А предлагали провести время вместе!

АЛЕКСЕЙ (после паузы, невозмутимо). Это был тест. На вашу серьёзность.  И вы его выдержали… Можно взять у вас телефон? Мне нужен совет… психолога.

ШУРА (решительно). Новый тест?! Не дам.

АЛЕКСЕЙ (усмехается и несколько мгновений насмешливо рассматривает ее). Ну, хорошо, тогда, может, встретимся завтра, здесь же, в это время.

ШУРА (подумав). Я могу только в субботу.

АЛЕКСЕЙ. О,кей! (Берется за руль.) До встречи в субботу, в шесть.

И, улыбнувшись на прощание Шуре, разворачивает машину в сторону шоссе. А она какое-то время продолжает стоять неподвижно и провожает её взглядом, полным смятения…

КИНОСТУДИЯ. ФОТОАТЕЛЬЕ. ВЕЧЕР.

Варламов сидит на белом фоне в гриме, с новой прической, а фотограф при свете вспышки делает его снимки: в профиль, в анфас, с улыбкой и хмурым, то в круглых очках, то в квадратных и т.д. Руководит фотосъемкой режиссёр Марков,  мужчина с наружностью преуспевающего человека, по возрасту примерно ровесник Варламова.

ДВОР ОКОЛО ДОМА ШУРЫ. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.

Шура торопливо приближается к своему подъезду.  Мимо нее с палкой в руках и шатаясь, проходит пьяный, очень грязный и полураздетый мужик.

Шура предусмотрительно и испуганно обходит его. Пройдя несколько шагов вперед, она видит, как мужик рухнул и, пытаясь встать, приподнялся на четвереньки, но полностью встать на ноги не может. Секунду понаблюдав, как он борется со своей пьяной немощью, Шура, усилием воли преодолев брезгливость, подходит к нему.

ШУРА (мужику). Давайте руку!

МУЖИК (неожиданно для Шуры смиренно).  Не надо.  Вы не  поднимете меня.

ШУРА (страдая за него). Давайте руку.

МУЖИК. У меня ноги больные, да выпил вот. Вы мне не сможете помочь.

Шура наклоняется к нему, берет его обеими руками за предплечья и изо всех сил тащит на себя. С огромным трудом мужик поднимается, одной рукой он опирается на палку, другой на Шуру, она буквально сгибается под его тяжестью, но, тем не менее — они идут…

КВАРТИРА ШУРЫ. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.

Шура сидит в своей комнате за столом, горит настольная лампа…. Она вытаскивает из кошелька свои деньги и с озабоченным видом пересчитывает их. Глубоко задумывается. Потом скорбно складывает деньги в хилую пачечку.

Через открытую дверь комнаты виден ее отец, он ходит по своей комнате из угла в угол.

ГОЛОС ОТЦА. Шура, опять, что ли, деньги кончились? Прошу тебя, не экономь на своем желудке, лучше возьми у меня, из «гробовых»!

Шура вздрагивает, словно набедокурившая школьница, застигнутая врасплох отцовским вопросом, и испуганно засовывает деньги обратно в кошелек.

Она поворачивается – отец стоит в дверях ее комнаты, в руке у него деньги.

ШУРА. Папа, я не экономлю на желудке, у нас в интернате хорошо кормят, просто мне нужно…  (Смотрит на отца.) В общем, я с получки тебе верну, ты не беспокойся! (Берет у него деньги.)

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (сердито). Я беспокоюсь только об одном, как бы мои «гробовые» не пошли на твой гроб – так ты себя доводишь…

Шура вдруг громко смеется, отец в ответ нехотя улыбается…

МАГАЗИН. УТРО.

Шура нагружает большой целлофановый пакет коробками с соком, гранатами, грецкими орехами, грейпфрутами и, довольная покупками, отходит от прилавка. Она в хорошем настроении и прекрасно выглядит.

ИНТЕРНАТ. СТОЛОВАЯ. ДЕНЬ.

В столовой пока никого нет. Шура у буфетной стойки принимает от поварихи кастрюли с супом, хлеб, противень с котлетами, подносы с компотом…

За дверями раздается заливистый звонок с урока, тут же коридоры оглашаются возгласами, смехом и беготней ребят. Дверь столовой распахивается, и вбегают девочки из класса Шуры, они сегодня дежурят по столовой, поэтому все одеты в белые халаты.

СВЕТА (нетерпеливо). Санна-Петровна, как ваше свидание?

Остальные девочки тоже нетерпеливо ждут ответа.

ШУРА (после паузы, мрачно). Не состоялось. (Вручает девочкам кастрюли с борщом, тарелки с нарезанным хлебом.)

ЗИМИНА. Не пришел?! Вот свинка!

ШУРА. Пришел, но не узнал меня! (Подхватывает стопку тарелок и идет к столам.) Я его тоже еле узнала – подъехал на каком-то затрапезном «Москвиче», а я ждала его на белом лимузине!

Все с ложками, вилками, тарелками бегут за ней и, слушая ее, сервируют длинные параллельные ряды столов.

НАТАША (с отчаянием). А в золоченой карете вы его не ждали?! Не узнать друг друга?! Это же умудриться надо!

ШУРА (ей, сварливо). Между прочим, ты виновата! Надо меньше читать нотаций своей воспитательнице, как ей следить за собой, в чем ей ходить, идут ей очки или нет…

НАТАША (только сейчас замечает, что Шура хорошо выглядит). Вы без этих уродов были? Класс! И вообще – вы сегодня красавица. Нет, вас просто не узнать! (Целует ее.) Теперь я понимаю! А я-то думаю, что-то не то с вами, что-то не то…

ЗИМИНА (обескуражено). А как же «посильная помощь»?

ШУРА. Я надеюсь, он передаст деньги Глебу. Я сегодня к нему в больницу, кто со мной?

ПАЛАТА ГЛЕБА. ДЕНЬ.

У Глеба в руках «Казанова». Увидев осторожно вошедших посетителей, он быстро прячет книгу под подушку.

Посетителей трое: Шура, Наташа и Макс, — они, смущаясь и стесняясь, робко приветствуют всех лежащих в палате.

ГЛЕБ. Здрасьте-здрасьте!  Проходите, садитесь, не стесняйтесь. Честно говоря, я от ваших визитов уже утомился…

НАТАША (Шуре). Нас обижают!

ШУРА (в тон ей). Да он прикалывается.

Макс подходит к тумбочке друга и начинает выкладывать из пакета всё то, что купила Шура… Наташа видит в углу палаты у постели мужчины хорошенькую девушку, её ровесницу, модно одетую. Девушка наводит порядок в тумбочке отца.

МУЖЧИНА (видя, что посетители смущаются, поднимается. Дочери). Пойдем, я провожу тебя.

Глеб ловит тревожный взгляд Наташи, каким она смотрит на девушку, в нём смесь ревности и зависти.

НАТАША (тихо, Шуре). Прикалывается, но не в нашу честь.

ДЕВОЧКА (Глебу, от двери). До свидания, Глеб.

ГЛЕБ (ласково). Чао-какао, Ирочка!

Отец и дочь выходят. В палате остается только спящий старик.

ГЛЕБ (увидев на тумбочке «дары».  Шуре). Небось, всё на собственные грошики? (Строго.) Чтоб в последний раз. Вот вам на траты. (Достаёт из-под подушки конверт и протягивает его Шуре.)

Наташа, опережая её, выхватывает конверт.

НАТАША (читает надпись на  конверте).  «Александре  Петровне  для Глеба Павлова от Алексея Варламова»! (Кружится с конвертом по палате.) А мы знали, а мы знали!

Макс подскакивает к ней и вырывает конверт. Начинается легкая возня: Наташа пытается захватить конверт, Макс, уворачиваясь, заглядывает в него. За ними со снисходительным видом наблюдают Шура и Глеб.

МАКС. О! Санна-Петровна, вам теперь надо ходить с телохранителем! (Показывает веер стодолларовых купюр.) Пятьсот баксов.

ШУРА (выдыхает). Вот это да! Не ожидала! Ну, Варламов, даёт!

Глеб, довольный, заливается смехом. Макс отдаёт конверт с деньгами Шуре.

ШУРА (Глебу). Ну и как он тебе?

ГЛЕБ. Вообще-то скуку навёл. Я с ним и так, и эдак, прям, не знал, как развлечь.

ШУРА. Ты бы с ним о музыке поговорил…

ГЛЕБ. О музыке?! С ним?! Он же классик, а я металлист. Ничего общего. (Смотрит на Наташу — та рассматривает доллары. Торжественно.) Санна-Петровна, выделите, пожалуйста, из моих кровных, да, именно «кровных», этой особе (кивает на Наташу) сто баксов — на день рождения. Пусть приоденется по такому случаю.

НАТАША (испуганно). Ни за что!

ШУРА (Глебу). Это тебе на лечение!

ГЛЕБ. А я об чём? Её прикид повысит мой гемоглобид. (Произносит в нос.)

НАТАША (сквозь смех). Нет-нет-нет!

ШУРА. И как я буду отчитываться?

ГЛЕБ. Перед кем? Вы будете отчитываться только передо мной. Варламов так и сказал, трать как хочешь, никаких отчётов.

ШУРА (растерянно). Ну, если это повлияет на гемоглобин больного…

Наташа вся расплывается в неудержимой улыбке.

ШУРА (поворачиваясь к Глебу за последним подтверждением). Ты не обманываешь?

ГЛЕБ. Не верите — позвоните. Всё равно он куда-то уезжает за кордон. На съёмки. В Швецию или Швейцарию…

ШУРА (удивлённо). Уезжает? (Улыбка невольно сползает с её лица.)

ГЛЕБ. Нет, в Австрию или Австралию… Забыл: склероз после наркоза.

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. ДЕНЬ.

Большая комната поражает холостяцким беспорядком. Большой старинный стол с письменным антикварным прибором завален конвертами, проспектами, программками, машинописными рукописями. Алексей сидит в кресле и изучает киносценарий. «Изгнанник» — видно его название на титульной обложке. Рядом, на тахте, лежит красивая брюнетка, томная и полная, — Роксана. Она лениво перелистывает рекламный проспект.

РОКСАНА. Может, пора перекусить?

АЛЕКСЕЙ (не отрываясь от чтения). Пора.

РОКСАНА (нехотя поднимаясь с тахты). Как мне надоела кухня! Дома — одна кухня, у тебя — кухня. Бедные женщины! Они все по совместительству — бесплатные кухарки… (Выходит из комнаты.)

Раздаётся телефонный звонок. Алексей поднимает трубку.

КВАРТИРА ШУРЫ. ДЕНЬ. (Продолжение сцены.)

ШУРА (в трубку). Это квартира Алексея Варламова? (Низким строгим голосом). Ах, это вы! С вами говорит Александра Петровна, воспитательница из интерната… помните, да? Во-первых, я извиняюсь, что не пришла на встречу, — у нас был экстренний педсовет. Во-вторых, спасибо за деньги, мне Глеб их передал… (Страшно гримасничает, чтобы удержаться в роли «мымры».) Но я вынуждена сделать вам замечание — вы поставили его в ситуацию чудовищного соблазна. Это крайне непедагогично…

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. (Продолжение.)

АЛЕКСЕЙ (в трубку).  Но ведь он передал?  Все пятьсот?  (Слушает, болезненно морщась.) Хорошо, я больше не буду…

Встаёт из кресла вместе с телефоном и, держа трубку у уха, подходит к двери и плотно прикрывает её.

АЛЕКСЕЙ (продолжает  говорить  в трубку).  Ну что вы,  Александра Петровна! Тратьте их по своему усмотрению… Не надо мне никаких отчетов…

Роксана из кухни внимательно прислушивается к его голосу. Ее лицо становится всё более и более возмущенным.

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ (продолжает). И вообще, я уезжаю… в Швейцарию.

Роксана врывается  в  комнату.  Бросает  нож и кусок карбоната на письменный стол, выхватывает у остолбеневшего Варламова трубку и бросает её на рычаг.

КВАРТИРА ШУРЫ  (продолжение сцены.)

Шура стоит озадаченная, в руке у неё трубка, из которой доносятся короткие гудки. Она медленно вешает её на рычаг…

КВАРТИРА ВАРЛАМОВ (продолжение сцены).

РОКСАНА (красная от гнева, кричит). Значит, ты всё-таки едешь?!

АЛЕКСЕЙ (теряется). Да никуда я не еду…

РОКСАНА. Я поняла! Значит, деньги, которые я дала тебе на эту поездку, ты пустил в оборот. Новая пассия, какая-то Александра Петровна…

АЛЕКСЕЙ. Да это воспитательница из того самого интерната! Ну, помнишь, я парня в больницу подвозил!

РОКСАНА (не хочет слушать). Ты что, взял её на содержание, на мои деньги?!

АЛЕКСЕЙ. На содержание?! Эту зануду в очках!?

РОКСАНА (слегка успокаиваясь). Так я тебе и поверила!

АЛЕКСЕЙ (миролюбиво). Да успокойся ты, отдам я тебе эти деньги, когда вернусь из Швейцарии…

РОКСАНА. Значит, ты всё-таки едешь!

АЛЕКСЕЙ (совсем запутавшись).  Да нет, никуда не еду… Меня еще не утвердили…Но, может быть, потом… вместе даже поедем…

Роксана с ужасом смотрит на него как на больного, хватает с тахты сумочку, кофту, выбегает из комнаты, громко хлопнув дверью.

АЛЕКСЕЙ (стоит секунду-другую, вяло махнув рукой, мешком плюхается в кресло). Ничего, вернется как миленькая! (Как бы «с горя» отрезает себе кусок карбоната и бросает в рот.  Лицо у него при этом заметно мягчеет.)

РЫНОК. СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ.

Народу на вещевом рынке — не протолкнуться. Простота нравов необыкновенная: переодеваются и примеривают легко и непринужденно прямо на глазах у всех — никто на это не обращает внимания.

Постепенно, одну вещь за другой, — и Наташа меняет свою одежду. Выбирать и примерять ей помогает Шура, старую одежду Наташи она запихивает  в большой целлофановый пакет, а новая остается на девушке. Словно в сказке: Наташа входит в толкучку в старом и некрасивом, а выходит неузнаваемая, модная, «упакованная».

НАТАША (Шуре). И для вас денежки остались!

Тащит воспитательницу за руку к лотку, заставленному футлярами с очками разной формы, во всевозможных оправах. Сама примеривает ей одни очки за другими. Наконец выбор сделан — Наташа расплачивается, а Шура  поворачивается к маленькому зеркалу на прилавке — в глазах ее одновременно и радость, и страх…

КВАРТИРА ШУРЫ. КУХНЯ. ВЕЧЕР.

Шура, утомленная и голодная после рынка, возвращается домой. Быстро проходит на кухню. Открывает холодильник, он почти пуст. Некоторое время она изучает остатки еды, ещё присутствующей в нём. Берет яйцо, глубокомысленно размышляет о чём-то, кладёт обратно. Обнаруживает баночку с остатками горчицы. Лицо её радостно оживляется. Она отрезает ломоть черного хлеба и намазывает его тонким слоем горчицы.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (появляясь на кухне, он в пижаме). Ага! Мне — курицу, а себе — чёрный хлеб! Ну, что мне с тобой делать?!

ШУРА. А за границей наш черный хлеб с нашей горчицей — самая изысканная еда! (Морщится от попавшего комка едкой горчицы, даже слёзы проступают на глазах.) Знаешь, сколько в Америке буханка чёрного стоит? (И кашляет, и смеётся.)

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (в сердцах). И ты туда же — «в Америке»! Мало того, что они наши прилавки оккупировали, — они наши мысли оккупировали! Чуть что — «а в Америке…»

ШУРА (обнимая и успокаивая его). Но сердце-то они наше не оккупировали, пап! И не оккупируют! Потому что мы их Америку, и Европу, и Азию любим больше жизни.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (успокаиваясь).  Вот и зря! (Держит  в  объятьях дочь, прижимает к себе, вздыхает.) Кому же достанется такая драгоценность!

БОТАНИЧЕСКИЙ САД. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Алексей, виновато улыбаясь, подходит к Шуре, она поспешно снимает новые очки.

ШУРА (грустно). Я уже хотела уходить. Опоздали на двадцать минут.

АЛЕКСЕЙ (не заметив ее очки). Простите, попал в пробку.

Некоторое время они идут молча.

ШУРА (незаметно прячет в сумочку очки). Психология говорит, обычно мы опаздываем, когда не очень желаем назначенной встречи. Вспомните, почему вы прошлый раз опоздали?

АЛЕКСЕЙ. Сравнили!..  Кстати, психология — это лженаука, и вы ещё раз это доказали…

ШУРА. Вот как?

АЛЕКСЕЙ (улыбаясь). Вы посоветовали мне передать деньги мальчику, так? Я послушался. Если бы вы знали, какой я втык получил от этой мымры вопреки вашим предсказаниям!

ШУРА. Какой «втык»?

АЛЕКСЕЙ. Она назвала меня «безответственным типом» и отбила у меня последнее желание встретиться с ней — а надо…

ШУРА. Почему «надо»?

АЛЕКСЕЙ. Это долгая история…

УЧАСТОК ДЕТСКОЙ ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГИ. ДЕНЬ. (Продолжение сцены.)

Идущий на небольшой скорости состав выползает из-за поворота. На подножках висит ребятня, кто-то забрался даже на крышу вагончика. Рядом с вагоном тоже бегут пацаны. В одном из вагончиков у окна сидят Алексей и Шура.

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ. Мы познакомились с этой девушкой в общежитии ВГИКа, она была абитуриенткой.  А я тогда ожидал начала съёмок и частенько захаживал в общагу к старым друзьям, там много всякого народу болталось…

ВНУТРИ ВАГОНА. ДЕНЬ. (Продолжение сцены.)

АЛЕКСЕЙ. Ляля была в центре внимания, за ней многие волочились, ну, а выбрала она меня… Я был у неё первым мужчиной… Потом у меня начались съёмки. Она не поступила, а я?.. Я когда снимаюсь, для меня всё, что не касается съёмок, перестаёт существовать. Жизнь моя понеслась — съёмки, встречи и разлуки, в общем — жизнь прожжённого холостяка. История с Лялей начала забываться, но однажды от вгиковского приятеля я узнал, что она родила мальчика, и что-то в моей душе заволновалось…

ДЕТСКИЙ ГОЛОС (звонко). Уважаемые пассажиры! Просим приготовить билеты для проверки!

АЛЕКСЕЙ (оживился). Народный  контроль!

Двое мальчиков с преувеличенно серьёзным видом идут по вагону, проверяя билеты.

ШУРА. А вы не пытались её найти?

АЛЕКСЕЙ. Пытался, но неудачно. Потом до меня дошёл слух, что она умерла. Потом мне рассказали, что её видели живой-здоровой. Ну, словом, слухи, слухи… Короче, для меня эта история как бы закончилась… И вот вдруг — слышу: Глеб Павлов. А фамилию её я запомнил — Ляля Павлова.

ШУРА (почти вскрикивая).  Павлова? (Берет себя в руки.) А как её полное имя? Ляля  — это ведь ласкательное для любого имени. У нас в классе тоже была Ляля, так ее настоящее имя, то, что записано в классном журнале, было Лариса…

АЛЕКСЕЙ. Не знаю, её все так звали: Ляля и Ляля.

ШУРА. А возраст этого мальчика совпадает?

АЛЕКСЕЙ. В том-то и дело. Да ещё эта мымра, воспитательница, бросила мне в лицо: «А если бы с вашим сыном случилось несчастье и никто бы ему не помог!..» Теперь я не могу избавиться от мысли, что этот Глеб может быть моим сыном…

ПАЛАТА ГЛЕБА. ВЕЧЕР.

Постель Глеба окружена врачами. Идет консилиум. Профессор озабоченно ощупывает его ногу и что-то тихо и непонятно говорит окружающим его людям в белых халатах. Глеб сидит в постели, изображая из себя «хорошего мальчика», паиньку.

ПРОФЕССОР (Глебу).  Что же ты,  парень, так неаккуратно? Все жилы из себя вытянул! (Глеб беспечно, с дурашливым видом, пожимает плечами.) Попробуй встать.

Глеб спускает ноги на пол и, опираясь на спинку кровати, встает — и тут же, сильно сморщившись и побледнев, плюхается обратно на постель.

ПРОФЕССОР. Стягивает, да?

ГЛЕБ. Есть малость. (Вытирает пот.)

ПРОФЕССОР (хмуро).  Придется еще поработать… (Непонятно, кому он говорит эти слова — Глебу или медперсоналу.  Все врачи тоже хмурятся.) Знаешь поэта Байрона? (Это он уже к Глебу.) Так вот, он сильно хромал, и это не мешало ему стать великим… поэтом…

ГЛЕБ (перебивает). Вы на что намекаете, что мне надо срочно начать писать стихи? Так мне легче совсем без ноги остаться…

Все смеются. Профессор, горько усмехнувшись, хлопает Глеба по плечу…

ДЕТСКАЯ ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА. ВЕЧЕР. (Продолжение сцены.)

Шура и Алексей теперь сидят на скамейке под деревьями и смотрят на освещенный разноцветными огнями маленький поезд с вагончиками, набитыми веселыми, счастливыми детьми, который готовится к отправлению.

АЛЕКСЕЙ (глядя перед собой).  Иногда меня обжигает мысль,  что  я живу какой-то игрушечной жизнью,  ну вот как они… (Кивает на детей в поезде.) И все мои трепыхания, всё это кино, всё это искусство, которым так дорожу, — на самом деле какая-то детская игра, что-то ненастоящее. И так иногда становится страшно, так страшно… от того, что, может быть, главное, самое важное и ценное, прошло мимо…

Он поворачивается к Шуре. Она слушает его, широко раскрыв глаза, точно вбирая в себя без остатка всю его боль и тоску.

АЛЕКСЕЙ (продолжает).  Почему я могу вам говорить то,  что никому никогда не говорю?  (Смотрит на Шуру — та молчит.) А,  понял! «Она его за муки полюбила, а он ее — за состраданье к ним…»

ШУРА (грустно смеется). Какие «муки»?! Это грехи. Наши грехи…

Он хмурится, эта её реакция ему не нравится…

Вот, наконец, раздается гудок, и маленький поезд отправляется в свое маленькое путешествие.

БОТАНИЧЕСКИЙ САД. ВЕЧЕР, ФОНАРИ. (Продолжение сцены.)

Алексей и Шура идут по аллее к выходу.

ШУРА (вздыхает).  Вряд ли я чем-нибудь могу вам помочь.  Вам надо созвониться с воспитательницей Глеба,  у нее есть  личное  дело  этого мальчика…

АЛЕКСЕЙ. Его самого расспрашивать я побоялся. У меня словно отсох язык, нес какой-то бред, а мог бы имя отца хотя бы спросить!

ШУРА (озабоченно). Это очень рискованно — говорить с ребенком о таких вещах, понимаете, они уже один раз потеряли своих родителей…

АЛЕКСЕЙ. Понял! Это был бы новый «чудовищный соблазн», как сказала бы его воспитательница.

ШУРА. Вот именно! Так что лучше связаться с ней, как ее зовут?

АЛЕКСЕЙ. Александра Петровна… Неужели это неотвратимо? Это ведь не женщина, а какая-то пародия на женщину…

ШУРА (пряча усмешку).  Не будем осуждать ее.  Тем более,  что она моя тезка.

АЛЕКСЕЙ. Ах, да! Вы тоже Александра! Надо же — это не к добру!

ШУРА (не  реагируя  на его слова).  Надо исключить всякую случайность! Даже если окажется, что отцом Глеба записан Алексей, этого мало. Имя и возраст матери можно было бы проверить по личному делу, но, к сожалению, вы даже полного имени своей возлюбленной не знаете, не говоря уже о возрасте… Вы не знаете точную дату рождения вашего сына…

АЛЕКСЕЙ (внимательно слушает Шуру,  но вдруг перебивает).  Ну вы, Шура, просто профессионал по розыску блудных отцов. У меня идея! Поговорите обо всем этом с Александрой Петровной вы, а? У вас это лучше получится!

ШУРА (не понимая). Я?!?

АЛЕКСЕЙ. Вы! А что? Скажите, что вы мой секретарь, а я уехал на съемки за кордон. (Достает свою визитку и что-то пишет на ее обратной стороне.) Вот телефон интерната и мой заодно… (Протягивает визитку опешившей Шуре.)

ШУРА (принимая листочек). Да вы просто эксплуататор!

АЛЕКСЕЙ (делая вид, что обиделся). Вы же обещали помочь!

ШУРА. Помочь — да. А вы что предлагаете?! Выступить мне в роли какой-то сводницы.

АЛЕКСЕЙ. Неужели, если вы сведете отца и сына, кто-то может вас осудить? Я, конечно, тоже, в свою очередь, что-нибудь предприму…

КВАРТИРА ШУРЫ. ЕЕ КОМНАТА. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.

С каким-то новым интересом Шура рассматривает содержимое папки «Алексей Варламов», просматривает рецензии, перебирает вырезки с кадрами из фильма. Один кадр ей особенно нравится, она ставит его перед собой на столе и внимательно всматривается в лицо Варламова.

ШУРА (шепотом).  Как странно,  что мы с вами встретились!  К чему это? Радости или горю? Или ни к чему? К пустоте и разочарованию? (Задумывается.)

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. ДЕНЬ.

Алексей роется в своем огромном письменном столе; весь пол уже усыпан какими-то письмами, фотографиями, программками, журналами. Достает потрепанный фотоальбом. Быстро перелистывает его. Мелькают фотографии разных лет. Наконец он видит то, что искал: фотография улыбающейся девушки, сделанная в стиле кинозвезд семидесятых годов. Алексей переворачивает снимок, на нем надпись «Милому Леше. Это наш с тобой день навсегда!» Дата и подпись почти стерлась, только взяв лупу, Алексей с трудом разобрал: «12.VII.82 г. Ляля.« Он переписывает дату на отдельный листок. Звонит телефон. Алексей снимает трубку: «Алло?»

ГОЛОС ШУРЫ (девчачий). Здравствуйте, это Шура!

АЛЕКСЕЙ. Шура! Как приятно слышать ваш голосок.

ГОЛОС ШУРЫ. Я по делу.

АЛЕКСЕЙ. Я весь внимание!

ГОЛОС ШУРЫ. В личном деле Глеба написано — Глеб Алексеевич Павлов! Огромными буквами!

АЛЕКСЕЙ (после паузы, взволнованно). Глеб Алексеевич?! Огромными буквами?! Вы собственными глазами видели?!

КАНЦЕЛЯРИЯ ИНТЕРНАТА.

Шура сидит за столом. Перед ней папка с личным делом Глеба Павлова.

ШУРА. Конечно! (Смотрит в личное дело.) То есть нет! Она так сказала, ваша Александра Петровна: «Ну что вы, девушка, морочите мне голову. Здесь черным по белому огромными буквами — Глеб Алексеевич».

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. (Продолжение сцены.)

АЛЕКСЕЙ (смеется). Как вы точно ее передразниваете.

ГОЛОС ШУРЫ. Но дальше пошли сложности. В свидетельстве о рождении Глеба имя отца такое: Алексей Иванович Павлов. Это вам о чем-нибудь говорит?

АЛЕКСЕЙ. А о чем это должно говорить?

ГОЛОС ШУРЫ. Ведь должны быть ваша фамилия и отчество, а здесь…

АЛЕКСЕЙ. Фамилию  поставила  свою,  в данной ситуации это так естественно, а отчества она не знала!

КАНЦЕЛЯРИЯ ИНТЕРНАТА. (Продолжение сцены.)

ШУРА. Именно этот вариант я и предположила! (После паузы, осуждающе.) Ну, вы даете — ни имен, ни отчеств — и сразу в постель!

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ. А вы как: предъявляете свой паспорт, потом требуете его у своего возлюбленного?

ШУРА (смеясь). Нет, я никак!

АЛЕКСЕЙ (игриво). То есть как — «никак»? Не понимаю!

ШУРА (строго).  Вот опять вы все переводите  в  какой-то дурацкий флирт! А у нас очень серьезное дело. Кстати, вас не интересует настоящее имя вашей возлюбленной?… Альбина Николаевна Павлова.  Аля… Ляля…

КОМНАТА ВАРЛАМОВА. (Продолжение сцены.)

АЛЕКСЕЙ. Потрясающе!..  Кстати, я думаю, у нас два очень серьезных дела, но разберемся сначала с первым. Вы спросили у нее день рождения Глеба?

ГОЛОС ШУРЫ. Конечно, 7 мая 1983 год.

АЛЕКСЕЙ (вертит  в руках фотографию девушки).  Я нашел фотографию этой девушки с ее подписью, и там дата этой нашей ночи… (Словно проверяя себя, снова смотрит в лупу.)

ГОЛОС ШУРЫ (после паузы).  Так — вам задание на дом:  прибавьте к вашей дате 280 дней, и вы получите дату рождения сына.

АЛЕКСЕЙ. Ясно. (Заговорщически.) Встретимся как всегда, в субботу?

ГОЛОС ШУРЫ. Не забудьте фотографию!

ПАЛАТА ГЛЕБА. ДЕНЬ.

У постели Глеба сидит Шура, она в новых очках. Наташа, ни на кого не обращая внимания, даже на Ирочку, которая хлопочет возле своего больного отца, как манекенщица, демонстрирует Глебу свой новый наряд. Макс, как всегда отстраненный, сидит на окне  и снисходительно наблюдает за происходящим.

ГЛЕБ (Наташе, сдержанно). Да смотришься вполне…  вполне…

Ирочка и Макс многозначительно переглядываются.

НАТАША (Глебу). А на сдачу я решила от твоего имени купить очки Санне-Петровне. Ты ведь не против? Чтоб ей нас лучше видеть!

ГЛЕБ (Наташе, восторженно). Натали, вот за что я тебя люблю!… Санна-Петровна, как это слово… – вы про святых рассказывали? О, за   прозорливость! А я дурак – склероз после наркоза…  (Смотрит на учительницу в новых очках.) Класс!

НАТАША  (бесцеремонно снимает очки с носа Шуры. Глебу.) А мне идут? (Надевает очки.) Моя мечта! Постарею немного, испорчу зрение и куплю!

ГЛЕБ (перехватывает очки и напяливает на себя). Вижу вас всех насквозь! (Смотрит на Ирочку.) Какие вы ушлые, вертихвостки и без царя в голове! (Возвращает очки Шуре, сочувственно ей – как коллега коллеге.) Ужас!  Жуть, а не молодежь!

Все смеются.

ШУРА (отсмеявшись). С вами тут в самом деле голову потеряешь!.. (Меняя тон.) Глеб, я сейчас пересматриваю ваши личные дела, их надо подготовить к вашему выпуску, и кое-что мне не ясно… Ведь у тебя есть квартира, где ты прописан, да?

ГЛЕБ. Ну да, есть. От бабушки осталась. Она опечатана до моего вселения…

ШУРА. Там, наверное, остались какие-нибудь документы, бумаги твоей матери, письма?

ГЛЕБ. Не знаю, может, остались.

ШУРА. Ты хоть мать-то помнишь? Отца?

ГЛЕБ. Нет, никого не помню. Бабушку только — я до интерната жил с ней… А давайте сходим туда, когда я выпишусь из больницы…

Шура и Наташа обрадованно закивали головами.

БОЛЬНИЧНЫЙ ДВОР. ДЕНЬ.

У больничных ворот останавливается знакомая белая БМВ. Из нее выходит Варламов.

РОКСАНА (оглядывая из машины больничное здание). Не понимаю, почему ты сразу не объяснил мне все внятно? Как будто я какое-то чудовище и не поняла бы тебя? (Протягивает ему тяжелую сумку.)  Может, мне тоже надо с тобой?

АЛЕКСЕЙ (забирая у нее сумку). Не стоит, я быстро.

Он направляется к больничному корпусу и, не замечая Шуру и ребят, которые стоят под окнами больницы и на прощанье машут Глебу рукой, скрывается в его парадных дверях.

Шура и ребята проходят в больничных воротах, у которых стоит белая машина. Красивая женщина в ней разговаривает по сотовому телефону.

РОКСАНА (в трубку). Мне еще нужно заехать в больницу к тому мальчику… Ну, помнишь, я подвозила, еще чехлы пришлось менять… У всех крупных предпринимателей жены занимаются благотворительностью. Так что постарайся не ревновать, милый, ладно? (Ласково смеется.)

ПАЛАТА ГЛЕБА.

АЛЕКСЕЙ (осторожно входя в палату). Глеб, здравствуй! Я, может, не вовремя?

ГЛЕБ (оглядываясь).  Здрасьте, Алексей  Михайлович!  (Он приятно удивлен.) Очень даже вовремя, как раз у меня приемный день. Только что отделался от женщин! Надоели — во как! (Проводит рукой у горла.)

Варламов подсаживается к постели Глеба, выкладывает из сумки на тумбочку экзотические фрукты: ананас, киви, бананы…

АЛЕКСЕЙ. «Женщины» – это кто? Если не секрет?

ГЛЕБ. Какие тут секреты? Александра Петровна, классная дама, да там еще одна… Натали зовут…

АЛЕКСЕЙ (небрежно). А родственники тебя навещают?

ГЛЕБ (весело).  И вы про родственников?! Всем вдруг понадобились мои родственники. Санна-Петровна взялась разыскивать… Нет их у меня, один я, как перст!

АЛЕКСЕЙ (смущенно). Ну, прости, я, наверное, бестактно…

ГЛЕБ (утешая его).   Зачем они мне на шею?  Были бы вы,  например, мой родственник, ну и что я с вами бы стал делать?

Алексей неестественно смеется, какую-то секунду в упор разглядывает Глеба: тот уже освобожден от своего медицинского облачения, чувствуется, что он выздоравливает, улыбка на губах, глаза блестят.

АЛЕКСЕЙ (достает из сумки плейер с портативным магнитофоном, потом кассеты). Это тебе подарок, чтобы не скучал.

ГЛЕБ (небрежно). Благодарю. (Изучает надписи на кассете, добреет.) Металл! А были бы вы родственником, обязательно бы классику навязывать стали, верно? (Вставляет в магнитофон кассету.)

АЛЕКСЕЙ. Ну, зачем навязывать? Я же тоже был пацаном, понимаю.

ГЛЕБ. Вот это разговор. (Прислушиваясь к музыке, долгим созерцательным взглядом смотрит на Варламова. Примирительно.) Может, я тоже дойду до классики… Стану старым, как вы, куда тут денешься? Кстати! (Снимает наушники.) А вы знаете такого поэта — Байрона? Наизусть?

АЛЕКСЕЙ (удивленно). Когда-то знал…

ГЛЕБ. Может, почитаете нам, больным и немощным… Как в старые добрые времена?

Оглядывает всех в палате. К их разговору уже прислушиваются: и старик у стены, и мужчина, лежащий рядом, и его дочка Ирочка.

АЛЕКСЕЙ (после паузы).  Дай Бог памяти… (Сидит некоторое время, закрыв рукой глаза, сосредотачиваясь. Откидывает голову и начинает.)

Услышь меня, любимая! Ответь мне!

Я так скорбел, я так скорблю — ты видишь:

Тебя могила меньше изменила,

Чем скорбь меня…

Он так читает, словно это не стихи далекого поэта, а его собственные слова, рождающиеся в самой глубине души, — все в палате слушают Варламова, затаив дыхание…

УЛИЦЫ МОСКВЫ. ВЕЧЕР.

Машина Роксаны плывет в густом потоке машин, разрезающим панораму города многоцветным многорядным пунктиром…

За кадром продолжает звучать голос Варламова:

— …Безумною любовью

Любили мы: нам жизнь была дана

Не для того, чтоб мы терзались вечно,

Хотя любить, как мы с тобой любили, —

Великий грех…

САЛОН «БМВ». ВЕЧЕР. (Продолжение сцены.)

Ведет машину Роксана. Варламов сидит рядом с ней, задумчивый и мрачный, погруженный во что-то свое…

— ….Скажи, что ты меня

Простила за страданья, что терплю я

Мученья за обоих, что за гробом

Тебя ждет рай…

Роксана опасливо посматривает в его сторону, но заговорить с Алексеем не решается, чувствуя, что ему лучше сейчас побыть наедине с собой…

ДВОР У ДОМА ВАРЛАМОВА. НОЧЬ.

К его подъезду подъезжает белая «БМВ». Из машины выходит Варламов, наклоняется к Роксане.

АЛЕКСЕЙ. Ты останешься?

РОКСАНА. Не могу — алиби себе не обеспечила. (Кивает на багажник.) Выгрузи!

Варламов открывает багажник. Видит ящик, набитый банками с консервами, коробками с кондитерскими изделиями, целлофановыми упаковками с копченостями.

РОКСАНА.  Твой холодильник совсем опустел.

АЛЕКСЕЙ (вяло).Зачем ты?!

РОКСАНА (так же вяло).  Все равно я все съем.  Выгружай. (Выходит из машины.) Я, пожалуй, тебе помогу…

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. НОЧЬ.

Алексей принимает из рук Роксаны последние коробки и начинает перекладывать продукты в холодильник.

Роксана проходит в комнату, устало опускается в кресло — и вдруг видит на столе фотографию девушки с пышной светлой челкой. Быстро поднимает, смотрит, переворачивает и, нахмурившись, читает надпись: «Милому Леше. Это наш с тобой день навсегда!». Еще раз смотрит на девушку на фотографии.

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ (из кухни).  Так может, ты останешься, если уж зашла? На полчаса?

Роксана поспешно прячет фотографию в свою сумочку и встает — на пороге комнаты появляется Алексей. Она подходит к нему и обнимает.

РОКСАНА. На полчаса можно — скажу,  в  пробке  застряла.  (Целует его.)

КОМНАТА ШУРЫ. НОЧЬ.

Горит торшер.  Шура лежит в постели и держит перед собой снимок с изображением Варламова. Вдруг подносит его к губам и целует…

БОТАНИЧЕСКИЙ САД. БЛИЖЕ К ВЕЧЕРУ.

Накрапывает дождь. Шура в очках под зонтиком тревожно вглядывается в поток проезжающих по проспекту машин. Наконец видит подъехавший знакомый «Москвич», из которого выходит Алексей. И пока он ее не увидел, опять поспешно снимает очки и прячет их в сумочку.

АЛЕКСЕЙ. Виноват, снова опоздал, с меня штраф!

Берет Шуру за руку и тащит к цветочному ларьку.

АЛЕКСЕЙ. За каждую минуту — по розе, выбирайте! (Смотрит на часы). 17 минут.

ШУРА. Да не надо,  спасибо!  (Но он уже сам  стал  отсчитывать). Тогда лучше вот эти… (Указывает на лиловые хризантемы). Я хризантемы люблю.

АЛЕКСЕЙ (расплатившись за цветы). Побежали, а то промокнем!

Бегут к машине.

САЛОН «МОСКВИЧА». ВЕЧЕРЕЕТ. ДОЖДЬ.

Некоторое время сидят, радостно и по-детски улыбаясь, наслаждаясь близостью друг к другу. Шура прячет сияющее лицо в цветах.

АЛЕКСЕЙ. Так…  Вернемся к нашему детективу, на чем мы остановились?

ШУРА (в тон ему, деловито). Вы нашли снимок, и там дата…

АЛЕКСЕЙ (виновато). Снимок исчез, мистика какая-то. Найду, конечно. А в дате рождения две недели разницы,  но,  кажется,  это не имеет значения, да?

ШУРА. Да.  (С забавной задумчивостью, как эксперт.) Дети могут быть и переношенными, и недоношенными… (Что-то обдумывает про себя). А почему вы отсчитываете именно от этого дня? Что, у вас была только одна ночь?

АЛЕКСЕЙ. Да, одна ночь. (Шура многозначительно поднимает брови.) Шурочка, я страшный человек. (Вздыхает.) Страшный. Поэтому не влюбляйтесь в меня.

ШУРА (смутившись). Я и не собираюсь влюбляться. Вы меня попросили помочь… как психолога. Вот я и помогаю. Кстати… (Медленно, осторожно подбирая слова, потому что ей неловко лгать.)  Ваша Александра Петровна сказала, что у Глеба есть квартира, опечатанная, и там могут быть какие-нибудь документы, например, фотографии его матери. Как вы могли ее потерять? Сверили бы…

АЛЕКСЕЙ. Аж дух перехватило! (Он почему-то начинает волноваться.) Я тоже пытался раскрутить Глеба на тему его родственников, но…

ШУРА (потрясённо). Вы спрашивали его о родственниках? Мы же договорились!..

АЛЕКСЕЙ (ошарашенный ее напором).  Да я мимоходом…  Ну, хорошо, больше не буду!

ШУРА (не слушая его). Вам наплевать на мальчика,  да? Как тогда, когда вы побоялись запачкать его кровью свою новую машину?!.. (Осекается, чувствуя, что проговорилась.)

АЛЕКСЕЙ. Это вам Александра Петровна уже насплетничала?! (Задетый за живое, не замечает ее замешательства.) Может, вы решили, что у меня вообще две машины: для праздников и для будней? (Шура растерянно молчит.)  Я ехал на встречу с режиссером,  он из бывших эмигрантов… И мне надо было хорошо выглядеть, эдаким преуспевающим артистом… Понимаете, в каком мерзком мире мы оказались: мне теперь, чтобы как-то поправить свои дела, надо изображать, что они идут у меня хоть куда. Все это так пошло! Короче, я взял… (запинается) … у одной актрисы, моей подруги, ее белую БМВ…

ШУРА (пораженная).  Да, вам дорого обходится этот мальчик. Наверное, пришлось менять чехлы, да еще эти доллары…

АЛЕКСЕЙ. Эти деньги тоже халявные. (Шура, не понимая, смотрит на него.) Эта самая моя подруга, она бывшая актриса, теперь ей не до работы — ее муж гребет деньги лопатой, она просто не знает, куда их девать, понимаете?! Куры не клюют! Приходится помогать… поклевывать…

ШУРА (задумчиво). Так, значит, у вас свои спонсоры, да?

АЛЕКСЕЙ (словно дразня ее). А вы-то думали, что я богатый, да? Сотнями баксов направо-налево…  Нет, я бедный, непризнанный, одинокий артист. И никто меня не любит!

ШУРА (пылко). Неправда, вас многие любят!

АЛЕКСЕЙ (серьезно). Да и не за что меня любить! Вот та же Александра Петровна… Почему она со мной так презрительно разговаривает? Потому что я другого и не стою. И я прекрасно понимаю это. А она… бедная такая, затюканная… Но вы бы видели, как она остановила мой лимузин, — практически бросилась под колеса, понимаете, своим телом хотела его остановить. Вот она – человек. А я? Здоровенный, сытый мерзавец, ехал и думал о славе за кордоном и, действительно, больше всего боялся, чтобы кровью ее ученика не запачкать этих бархатных чехлов. Поистине мир сошел с ума… (Понуро опускает голову.)

ШУРА (после паузы, притихшая). Нет, я вас очень любила. Очень.

АЛЕКСЕЙ (изображая обиду). Вот и вы: «любила» – в прошедшем времени.

ШУРА (не обращая внимания на его слова, смотрит на него с таким выражением, словно впервые увидела: восторженно, но шутливо). Неужели я сижу с Алексеем Варламовым?! Неужели это он так близко, настоящий, живой?… А можно мне до вас дотронуться?

АЛЕКСЕЙ (невозмутимо).  Можно! Денег за это не беру.

Шура робко и осторожно проводит своей рукой по плечу… Она с трудом сдерживает смех, но в глазах стоит благоговейный восторг. Алексей вдруг накрывает ее маленькую руку своей – большой, задерживая ее около своего сердца.

АЛЕКСЕЙ. Шура, а у вас кто-нибудь есть?

ШУРА (стушевываясь). Да нет вроде…

АЛЕКСЕЙ. А вы не против продолжать наши встречи просто так?

ШУРА. Нет, не против.

АЛЕКСЕЙ. А можно вас поцеловать?

ШУРА (после паузы). А вам не кажется, что вы задаете слишком много бестактных вопросов?

АЛЕКСЕЙ (улыбаясь). Простите, больше не буду! (Наклоняется и осторожно целует ее.)

У ВХОДА В БОТАНИЧЕСКИЙ САД. ВЕЧЕР, ДОЖДЬ.

На тротуаре никого. У обочины – потрепанный «Москвич», за ним пристроилось несколько такси. В салоне «Москвича» — самозабвенно целующаяся парочка.  Вдруг загораются фары, затарахтел двигатель, и «Москвич» исчезает в дождливой мгле.

ДВОР У ДОМА ВАРЛАМОВА. ДОЖДЬ.

«Москвич» подъезжает к подъезду, открывается дверца, сначала из машины выходит Алексей, держа над собой зонт. Он помогает Шуре выйти. Закрывает машину, и, обняв Шуру за талию и держа над ней зонт, ведет ее к подъезду…

Вспыхивает свет в большом квадрате окна квартиры на втором этаже. В нем видны силуэты мужчины и женщины в плащах. Мужчина помогает женщине снять плащ, снимает свой… Обнимает женщину и целует… Потом свет в окне гаснет…

КВАРТИРА ШУРЫ. КОМНАТА ОТЦА.

Петр Николаевич внезапно просыпается, включает торшер, смотрит на часы, а потом, озабоченный, слабой, качающейся походкой проходит к комнате Шуры. Заглядывает в нее – дочери нет: постель застелена, но на ней в беспорядке лежат ее наряды, которые  Шура примеряла перед свиданием и не успела убрать…

Отец какое-то время тревожным взглядом созерцает эту картину, потом подходит к окну своей комнаты и долго всматривается в ночь, как будто что-то там можно было разглядеть…

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. НОЧЬ.

Шура сидит на широкой постели среди подушек, на ней большая рубашка Алексея. Завороженным взглядом она оглядывает комнату артиста, точно изумляясь своей судьбе, которая привела ее в это место.

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ (из кухни). Ты там не скучаешь?

ШУРА. Нет! (Продолжает завороженно оглядывать комнату.)

Мы видим детали квартиры Варламова ее взглядом: множество фотографий, книжные полки, призы, полученные за роли, груда старых киносценариев на тумбе у тахты, сверху лежит «Изгнанник»…

АЛЕКСЕЙ (входя с огромным подносом, на котором грудой лежат нераспакованные запасы Роксаны). Чем богаты, тем и рады. (Ставит поднос на постель.) Сейчас еще чаю сварганим… (Быстро уходит на кухню.)

Шура изумленно смотрит на груду заморских яств перед собой.

ШУРА (смущенно). Да вы зря, я сытая!

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ. Мы же договорились — на «ты»!.. Не стесняйся, открывай все подряд, — тоже халявное!..

ШУРА. И это — вашей знакомой? Как ее зовут?

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ. Роксана… Рассказать о ней?

ШУРА. Расскажите… (Встает, переносит поднос на журнальный столик и подходит поближе к фотографиям, расставленным на стеллаже.)

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ. Опять «вы»! Буду штрафовать!.. Она могла бы стать очень оригинальной характерной актрисой, но вышла замуж, родила ребенка, потом другого. Заела нужда. Она держалась из последних сил, играла эпизоды, бегала по массовкам… И вдруг муж занялся бизнесом, пошли такие деньги, что хоть лопатой греби, и, представляешь, она сломалась. Бросила театр, кино и сейчас занимается только тем, что покупает все подряд… особенно еду и тряпки, то, чего так мало было у нее… Это трагедия. Очень жалко ее…

Глазами Шуры мы видим кусочки жизни Варламова, запечатленные на фотографиях.

Вот он в разных ролях…

Вот он в обнимку с какой-то знаменитостью…

Вот у Эйфелевой башни или Колизея…

Вот рабочий момент съемок, где в ролях он, и рядом – красивая женщина, и надпись от руки сбоку: «Любимому коллеге на память о незабываемом творческом союзе. Роксана».

Шура долго всматривается в ее счастливое на снимке лицо…

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ (продолжает).  … А ко мне у нее какая-то патологическая привязанность: с одной стороны, она ревнует меня к кино, с другой – изо всех сил ищет для меня режиссеров, продюсеров…

ШУРА (с усилием отрывая взгляд от снимка). А вы сейчас снимаетесь? Я слышала, что кино умирает.

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ. Умирает, потому что в руках живоглотов. Но ничего, живы будем – не помрем, не впервой! Мне предложили замечательную роль: совместное производство, сценарий называется «Изгнанник»… Красиво, да?

Шура особенно долго рассматривает снимок, где Варламов — юноша, почти подросток, — в окружении родни. Сидящая рядом с ним женщина, видимо, его мать…

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ (продолжает).  Ученый,  наш, русский, не может прокормить семью…

Шура поворачивается на его голос, видит из затененной комнаты ярко освещенный проем двери на кухню и там, словно на сцене или на экране, — его появляющуюся и исчезающую фигуру… Она смотрит на это, прислонясь щекой к шкафу, как на какой-то фантастический фильм, словно глядя на свою собственную жизнь из прошлого или из будущего…

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ (из кухни). …Наука ведь сейчас никому не нужна. И он уезжает в Швейцарию — в поисках денег, а главное — признания. Короче — вечная тема: горе уму, таланту… везде, и на родине, и за границей…

Он появляется из своего «экрана» в комнате с чайным прибором и удивленно смотрит на застывшую против дверей Шуру…

АЛЕКСЕЙ (точно  испугавшись).  Ты  что бездельничаешь?  Ничего не распаковано…

ШУРА. Сейчас. (Начинает открывать упаковки.)

АЛЕКСЕЙ (помогает ей). А скоро у меня премьера. Боевик, называется «Минное поле». Хочешь пойти? В Дом кино?

ШУРА (с восторгом). Конечно!

АЛЕКСЕЙ (подходит к письменному столу, берет пригласительный билет и протягивает ей). На два лица! С кем пойдешь?

ШУРА (заметив на столе целую стопку пригласительных билетов). Так, может, вы мне еще девять дадите?

АЛЕКСЕЙ (с веселым ужасом). Куда тебе столько? (Отсчитывает билеты.)

ШУРА (после небольшого замешательства). Передам Александре Петровне. Пусть она сходит со всем своим классом..  (С благодарной улыбкой принимает из его рук еще несколько билетов.) Она говорила, что ребята любят фильмы с вашим участием. (Рассматривает билеты.) А с кем вы там играете?

АЛЕКСЕЙ. Ты заметила: ты только задаешь вопросы, а в основном говорю я.  Все о себе да о себе. Расскажи теперь ты что-нибудь о себе… Почему, например, ты с мужем развелась? (Помогает ей сервировать стол.)

ШУРА (нехотя). Тогда мама болела, она почти три года не вставала с постели, мы с папой по очереди дежурили… Ну, а он, мой муж, видимо, почувствовал себя лишним в нашем доме. И ушел. Я даже не возражала. А теперь он женат, у него дочка растет. Он счастлив, и я… (осекается.)

АЛЕКСЕЙ. Что ты?

ШУРА (смущенно смеется). И я тоже счастлива!

АЛЕКСЕЙ (радостно). Правда?

ШУРА (поднимая к нему признательный взгляд). А ты… Ты был бы, наверное, счастлив только в том случае, если тебя утвердят на эту роль ученого?

АЛЕКСЕЙ (после паузы, выразительно вздохнув). Наверное! Да я уже тебя предупреждал, я конченый человек. (Вдруг оживляется.) А знаешь, каким я буду на экране? (Лохматит волосы, берет со стеллажа очки в тяжелой роговой оправе и надевает их.) Ну, как?

ШУРА (смеется). Класс! А хотите, я вам кое-что скажу как психолог — для роли… Если вы будете смотреть на собеседника поверх очков — это всегда означает агрессивный настрой…

АЛЕКСЕЙ. Так?  (Изображая суровость, смотрит поверх очков на Женю — та смеется.)

Алексей снимает очки и начинает медленно протирать их.

ШУРА. А вот это обозначает, что вы тянете время.

АЛЕКСЕЙ (удивленно). Да? …Да, верно. 

ШУРА. Это описано в книге «Язык жестов».  А вот если сосать дужку очков — то это обозначает замешательство.

АЛЕКСЕЙ. Вот так? (Показывает.)

КВАРТИРА ШУРЫ. КОМНАТА ОТЦА. НОЧЬ.

Петр Николаевич, сгорбившись, ходит по комнате из угла у угол… Смотрит на часы… Подходит к окну…

За окном уже просветлело, но сквозь легкую утреннюю дымку еще с трудом просматривается хрупкий осенний пейзаж…

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. НОЧЬ. (Продолжение сцены.)

Шура, как ребенок, с ногами, сидит в кресле и маленькими глотками осторожно пьет чай. Алексей в созерцательной позе полулежит поперек тахты и не сводит внимательного взгляда с Шуры. Шура, поймав его взгляд, с вопросительной улыбкой смотрит на него.

АЛЕКСЕЙ (объясняя свой взгляд). Ты так похожа на нее…

ШУРА. На Лялю?

АЛЕКСЕЙ. Да… Не лицом, а чем-то другим… Кажется, она сидела вот так же в ту ночь… Помню одну деталь… Правда, она для нашего расследования ничего не даст…

ШУРА. Расскажи…

АЛЕКСЕЙ (с некоторым напряжением углубляясь в воспоминания). Что-то через месяц после той ночи она нашла меня на студии, помню, мы зашли в какие-то декорации, я все время думал, что же здесь снимается? Она мне что-то говорила незначительное, и я все не мог врубиться, чего она от меня хочет. Потом уже я понял, ч т о она хотела мне сказать.

ШУРА. О ребенке?

АЛЕКСЕЙ (после паузы). Тогда я был весь в кинопробах, слушал ее невнимательно, старался все перевести в игру… В какой-то момент у нее брызнули слезы из глаз — я сунул ей свой платок… Мы еще болтали около часа, она как бы успокоилась. Мы попрощались, она положила мне в карман мой платок, договорились о встрече — я не пришел на эту встречу, уже снимался в Ялте… А на съемках я случайно достал из кармана свой платок, этот самый…

Алексей делает долгую паузу и смотрит на Шуру — её глаза округляются в предчувствии чего-то ужасного…

АЛЕКСЕЙ (сокрушенно). Это нельзя передать… (Вытаскивает из своего кармана аккуратно сложенный обыкновенный мужской платок). Вот примерно такой я ей дал, а получил… Это был не платок, а какое-то странное изделие как будто из папье-маше, понимаешь, завязан в какой-то узел, перевит, точно змея… В нем было столько боли — в этом скрученном платке, что мне показалось, что он обжег мне руку…

Он опять  вскидывает глаза на Шуру — её лицо было искажено гримасой ужаса, а на глазах стояли слезы.

АЛЕКСЕЙ. Шурочка, ну что ты?! (Она всхлипнула.) Да может, это все мое актерское воображение! (Зачерпывает ложкой икру и, как ребёнку, протягивает ей ко рту). Что не съешь — за шкирку тебе запихаю, поняла!

Шура смеется сквозь слёзы и проглатывает икру…

КВАРТИРА ШУРЫ. КОМНАТА ОТЦА. РАННЕЕ УТРО.

Петр Николаевич все  стоит у окна. Сквозь чистое большое стекло легко проглядывается большой двор их старого, сталинских времен, дома: слегка покачиваются деревья с поредевшей листвой… вот появляется дворник с метлой… вот пробегают первые торопливые прохожие… вот останавливается грузовик с картошкой, и грузчик сгружает мешки, видимо, для продажи….

КОМНАТА ВАРЛАМОВА. ЗА ОКНОМ БРЕЗЖИТ РАССВЕТ. (Продолжение сцены.)

Они сидят в постели, прижавшись плечом друг к другу.

ШУРА (рассказывает).  У моей подружки родители работали в кино. У них был справочник кинематографистов. Я там нашла твой адрес…

АЛЕКСЕЙ. И стала меня выслеживать!

ШУРА. Нет, я стала писать тебе письма, без обратного адреса, и подписывалась — «Незнакомка», я тогда Цвейга прочитала…

АЛЕКСЕЙ. Надо будет порыться потом на антресолях, я всю свою почту храню… для моих биографов…

ШУРА. Ты что! Я со стыда сгорю… Не вздумай!

Их освещал уже бледный свет раннего утра…

КВАРТИРА ШУРЫ. ДЕНЬ.

Петр Николаевич, дремлющий в своем кресле, вдруг резко вздрагивает.

В квартиру вихрем влетает Шура с букетом хризантем и с пакетами в руках, сбрасывает плащ, туфли и проносится мимо испуганного Петра Николаевича.

ШУРА (из кухни). Папа, сейчас мы устроим с тобой пир!

Петр Николаевич облегченно вздыхает, поднимается с кресла и проходит на кухню.

КВАРТИРА ШУРЫ. КУХНЯ. (Продолжение сцены.)

Цветы уже стоят в вазе на столе. Шура выкладывает из пакетов ветчину, колбасы, фрукты и прочие деликатесы.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Откуда это? На какие шиши?

ШУРА. Считай, что это всё твоё.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Считай, не считай, а чужое поперек горла встанет.

ШУРА (продолжая колдовать над  столом,  весело).  Это  всё  твоё, кровное! Вот послушай! У нас в интернате есть спонсор, он дал ребятам 500 долларов, а мне — всё это. (Кивает на продукты.) Но это — лишь часть того, что ему дает другой спонсор, вернее, спонсорша, а она, в свою очередь, получает тысячи долларов от бизнесмена, который «прихватизировал» какой-нибудь твой цех, где вы с мамой проработали почти полвека, себе ничего не взяли, а ему всё отдали. (Протягивает баночку с икрой.) Открой!.. Так что ешь, папа, своё и не рассуждай. Ты у нас — главный спонсор!

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (открывает банку с икрой.  Смеется).  Может, ты и права! (Пробует икру.) При такой закуске и рюмочку не грех опрокинуть!

ШУРА (хлопает себя по лбу). Как же я не догадалась!

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (хитровато улыбаясь). Пойдем! (Берет Шуру за руку и увлекает за собой.)

КОМНАТА ПЕТРА НИКОЛАЕВИЧА. (Продолжение сцены.)

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (подведя Шуру к диван-кровати).  Ну-ка,  подними.

Шура поднимает диван и чуть не задыхается от смеха: под матрацем рядком аккуратно уложены бутылки с водкой.

ШУРА. Это ты что, на поминки копишь тайно от меня?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ  (серьезно).  Неужели  я допущу,  чтобы ты бегала сломя голову по этим винным лавкам! (Достает бутылку водки.)

ШУРА (пылко обнимает отца). Мы еще поживем! Знаешь, почему? Потому что я тебя люблю больше всех на свете!

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (хитро). «Больше всех!» — так я и поверил.

ШУРА (серьезно). А знаешь, когда влюбляешься по-настоящему, любви и ко всем другим прибывает, к тебе, к моим ребятам из интерната…

 

Серия ВТОРАЯI

АЛЕКСЕЙ ВАРЛАМОВ    (ВРЕМЯ ПОКАЯНИЯ)

БОТАНИЧЕСКИЙ САД. ГЛАВНАЯ АЛЛЕЯ. ДЕНЬ.

Через наплыв последняя летняя зелень превращается в желто-красный наряд золотой осени. От порыва ветра несколько листочков закружились в прозрачном воздухе и медленно падают на землю…

КОРИДОР БОЛЬНИЦЫ. ДЕНЬ.

Глеб, опираясь на костыль,  стоит у окна и смотрит  во  двор.  Во взгляде у него томительное ожидание. Вдруг лицо его оживляется…

БОЛЬНИЧНЫЙ ДВОР. ВИД ЧЕРЕЗ ОКНО. (Продолжение сцены.)

К воротам больничного сквера подъезжает потрепанный «Москвич», из него выходит Варламов,  в одной руке у него пакет с фруктами, в другой — красивая полированная палка с набалдашником.  Он закрывает машину и, артистично  опираясь  на палку,  направляется к главному входу больницы. ..

КОРИДОР БОЛЬНИЦЫ. (Продолжение сцены.)

На лице Глеба появляется удивленное выражение, потом он медленно отходит от окна и,  делая вид, что просто прогуливается,  не торопясь, идет по коридору, опираясь на костыль.

В конце коридора позади него возникает Варламов.

Видит Глеба, бредущего в сторону своей палаты.

АЛЕКСЕЙ (зовет). Глеб!

ГЛЕБ (оглядываясь).  Алексей Михайлович,  здрасьте! Приятно удивлен.

АЛЕКСЕЙ (виртуозно поигрывая палкой, подходит к нему). Привет!

ГЛЕБ (сочувственно). У вас тоже с ногой что-то?

АЛЕКСЕЙ (прихрамывая,  проходится  мимо Глеба).  Это я новую роль репетирую. Как тебе?

ГЛЕБ (с завистью). Классно! Можно, я тоже попробую?

Варламов протягивает ему палку.  Глеб ставит костыль к  стене  и, подражая Варламову, делает несколько танцующих шагов с палкой.

АЛЕКСЕЙ (искренне).  У тебя лучше получается,  хочешь,  подарю ее тебе?

ГЛЕБ (не веря своим ушам). Правда?!? А роль?

АЛЕКСЕЙ (улыбаясь).  Роль я уже сыграл. (Серьезно.) Я тебе ее купил, но боялся, что  это будет бестактно…

Глеб сокрушенно вертит головой, мол, ничего вы в жизни не понимаете, и с новым энтузиазмом начинает ходить с палкой по  коридору,  как  по подиуму, изображая из себя «джентльмена XIX века».

Медсестры у своего столика со смехом наблюдают за ними. Вдруг одна из них набирается смелости.

МЕДСЕСТРА (Варламову). Простите, а вы можете дать мне свой автограф? (Протягивает записную книжку.)

ГЛЕБ (опережая его). Конечно, даст! Благодарному зрителю — как не дать?!

Алексей принужденно смеется,  что-то медленно  пишет  в  записную книжку. Глеб видит, как еще три медсестры о чем-то оживленно переговариваются, бросая осторожные взгляды в  сторону  киноартиста,  пишущего автограф.

ГЛЕБ (машет им рукой).  Чего стесняетесь, подходите! Пользуйтесь, пока мы добрые!

Крупным планом лицо Алексея,  дающего автографы…  Через  наплыв оно превращается в лицо его нового героя из боевика «Минное поле»…

ДОМ КИНО. БОЛЬШОЙ ЗАЛ.

На экране — кадры из этого боевика. Варламов с другим актером сидят в засаде,  в кустах,  а потом,  по очереди, короткими перебежками, приближаются к обшарпанному особняку,  из открытых окон которого доносятся звуки и голоса пьяной оргии…

Среди зрителей,  окруженная своими ребятами, сидит Шура с большим букетом цветов  на коленях.  Она отводит беспокойный взгляд от экрана и оглядывает зал. Видит, как несколько человек, пригнувшись, чтобы не мешать, осторожно, на цыпочках, выходят из него…

Наташа, сочувствуя ей, выразительно вздыхает.

На экране начинается кутерьма с перестрелкой.  Один из членов мафии целится прямо в ничего не подозревающего Варламова, который, цепко держась за стену, идет по узкому карнизу особняка к открытому окну.

Раздается выстрел в спину — и артист падает  в  черную  «пропасть смерти». Обезображенное тело неподвижно лежит на траве.

Шура невольно закрывает лицо руками…

ФОЙЕ ДОМА КИНО.

Живой и  невредимый  Варламов  стоит в окружении коллег и гостей. Вежливо улыбаясь, принимает поздравления и поверх их голов словно  ищет кого-то глазами…

Зрители, бросая в его сторону любопытные взгляды, не спеша одеваются в гардеробе.

Шура со своими ребятами стоит у зеркала, и в зеркале они наблюдают за Варламовым.

НАТАША (теребя Шуру). Ну что вы, как в столбняке? Он же уйдет! Вы же обещали во всем ему признаться. Что вы это не вы, а Александра Петровна, и обещали нас с ним  познакомить

ЭЛЬКА (Шуре). Чего боитесь? Вручите, поздравьте, а потом представьтесь!

ШУРА (у нее подавленный и расстроенный вид). Не могу! Нет сил! Я не так все представляла. И фильм ужасный, и эта толпа вокруг него…Нет, не могу!

НАТАША (тащит Шуру за руку). Через «не могу»!

ЗИМИНА (трезво). Конечно, этот фильм хреновый, но что – теперь дожидаться нового? А вдруг он будет еще хуже?

ШУРА (с болью). Если бы он хоть играл хорошо…

СВЕТА (наблюдая в зеркале за Варламовым). Или не был бы таким самодовольным. ..

МАКС (переглянувшись с «Пушкиным»).  А нам понравилось.  Классный боевик.

НАТАША. Ну,  хватит! Он уйдет, а мы останемся с этим веником, как придурки какие!  (Хватает цветы.) Я пойду! (Шуре.) Только вы ему напишите что-нибудь…  (Вытаскивает из своей новой сумочки маленький конверт, расписанный золотыми розочками.) Раньше поклонницы  оставляли  в букетах такие  красивые конвертики с объяснениями в любви.  (Сует конверт Шуре.)

Девочки наклоняются над Шурой, которая под диктовку Наташи и смех и гомон девочек что-то быстро пишет,  потом Наташа брызгает на записку духами из маленького нарядного флакончика и вкладывает ее в конвертик.

НАТАША (деловито). Так полагается в высшем свете.

Шура уже смеется,  а девочки, галдя, выхватывают у Наташи флакончик и брызгают духами друг на друга.

Наташа засовывает  конвертик глубоко в букет и решительно направляется к Варламову.  Теперь интернатские,  затаив дыхание,  следят  за ней. Окружение Варламова, завидев милую сияющую девочку с чудесным букетом роз,  галантно расступается перед  ней,  смущенный Варламов принимает цветы, раскланивается, Наташа протягивает ему программку для автографа. Варламов передает цветы стоящей рядом с ним Роксане и что-то пишет на программке.  Наташа, радостно размахивая автографом, идет навстречу своим,  а Варламов и его компания поворачиваются и идут в сторону ресторана,  видимо, на банкет. Роксана уже держит букет, как свой.

СВЕТА. Цветы останутся у ней — это точно!

ЗИМИНА. И записка!

ШУРА (с веселым ужасом). Какой пассаж!

УЛИЦА У ВХОДА В ДОМ КИНО. НОЧЬ.

Варламов все не может проститься со своими подвыпившими  веселыми друзьями, они  толпятся вокруг него,  что-то громко говорят,  смеются, хлопают друг друга по плечам. Роксана ждет Варламова в машине, недовольно косится в его сторону и явно скучает.  Вдруг ее внимание привлекает букет роз, лежащий рядом с ней. Она поднимает цветы, внимательно рассматривает букет и за целлофановой обложкой обнаруживает  маленький  конвертик,  расписанный золотыми розочками. Роксана вытаскивает из него записку:

«Бесконечно обаятельному,  вечно молодому,  неотразимому  Алексею Варламову в  знак благодарности за Вашу заботу и внимание.  Александра Петровна, ребята 10-го класса школы-интерната N 14».

Роксана какое-то время что-то обдумывает, потом невольно принюхивается к конверту…

Видит приближающегося нетвердой походкой Варламова.

Быстро рвет конверт и записку на мелкие клочки и  выбрасывает  их из окна на улицу.

Варламов открывает дверцу и плюхается рядом с Роксаной.

РОКСАНА. У меня для тебя маленький сюрприз: я могу остаться у тебя на целые сутки — мои уехали в гости к свекрови.

АЛЕКСЕЙ (после небольшой заминки). Здорово! Испечешь свой фирменный торт!

РОКСАНА (обреченно).  Ну  и  свинтус  ты,  Варламов!  (Берется за руль.)

КАНЦЕЛЯРИЯ ИНТЕРНАТА. ДЕНЬ.

Шура стоит у телефона,  потом,  словно решившись на что-то рискованное, быстро крестится три раза и набирает номер. Из трубки доносится женское «алло».

ШУРА (после паузы,  волнуясь, в трубку). Можно Алексея Михайловича?

 КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. КУХНЯ. ДЕНЬ.

Звучит концерт Рахманинова.  Телефон стоит на кухонном столе, рядом с большим блюдом с остатками домашнего торта. Роксана в одной руке держит трубку, а другой расставляет кофейные чашки.

РОКСАНА (в трубку). Он очень занят. Что передать?

ГОЛОС ШУРЫ (растерянный).  Да я просто хотела  поздравить  его  с премьерой, на просмотре я не смогла подойти… Извините.

Раздаются длинные гудки — трубку,  видимо, положили. Роксана тоже кладет свою.  Ставит на стол хлеб,  сыр, ветчину и с озабоченным лицом проходит в комнату.

КОМНАТА ВАРЛАМОВА. (Продолжение сцены.)

Варламов, сидя  в  кресле,  внимательно изучает том «Общего курса физики». Рядом с ним лежит киносценарий «Изгнанник».

РОКСАНА (ворчит).  Все звонят,  поздравляют!  Вопрос:  с чем? — С провалом?

АЛЕКСЕЙ (откладывая учебник,  недовольно). Ты мне мешаешь! И выключи музыку — отвлекает.

Роксана, обиженно поджав губы, подходит к магнитофону и выключает его.

Взгляд ее падает на отрывной календарь,  стоящий рядом с магнитофоном. На отрывном листочке запись: «Четверг. Готовиться к кинопробам. Достать книгу по атомной физике».  Роксана переворачивает листочек, на новом — тоже запись:  «Пятница.  12.00 — кинопробы«. С видом детектива она перелистывает и этот листочек, там, под надписью «Суббота» очередная запись: «Бот.сад, 18.00».

Роксана какое-то время пытается расшифровать ее, затем быстро, по страницам, перекидывает календарь обратно и среди различных записей  о времени съемок, проб, репетиций и тренировок находит еще несколько раз повторяющееся по субботам таинственное: «Бот.сад, 18.00».

РОКСАНА (не  поворачиваясь к Варламову).  Давай попьем кофе,  и я поеду домой. (Первая выходит из комнаты.)

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. КУХНЯ. (Продолжение сцены.)

Алексей варит кофе.  Роксана задумчиво перелистывает  лежащий  на столе сценарий. У нее на лице печально-обреченное выражение.

РОКСАНА (вдруг озаренно).  А хочешь, вместе порепетируем! На пробах у тебя будет партнерша, да?

АЛЕКСЕЙ (обрадованно).  Давай!  Вот с этого места. (Показывает ей место в сценарии). Приготовилась? (Сдвигает кофе с плиты.)

Наступает пауза. Роксана откладывает сценарий, но так, чтобы было удобно в него заглядывать, и в несколько секунд из красивой и как бы пресыщенной жизнью женщины превращается в нервное, экзальтированное существо: глаза вдруг делаются огромными, взгляд воспаленным, руки затеребили кисти скатерти.

АЛЕКСЕЙ (помешивая кофе, уже в роли). «Мне надо тебе многое сказать. Я сейчас — как воздушный шар, падающий в океан, и чтобы спастись, мне надо сбросить с себя груз…»

РОКСАНА (хрипло). «На меня?» (Принимается быстро резать хлеб, лежащий на столе). «Ну говори, конечно…»

АЛЕКСЕЙ (неожиданно кричит).  «Ты думаешь, мне легко? Здесь все — мое: моя жизнь,  мои мысли,  мои друзья!  Но иногда,  чтобы жить, надо умереть, надо зачеркнуть все свое!»

РОКСАНА (замерев,  тихо).  «Свое детство?  Своих родителей?  Свой язык? …Во имя чего?.. Во имя каких-то новых иллюзий?» (Быстро делает бутерброды…)

АЛЕКСЕЙ (горячо). «Во имя нормальной жизни! Пойми, кто бы ни оказался здесь у власти: демократы, коммунисты, христиане — итог будет один: рабство! Лагерей все равно не избежать. Потому что мы — рабы по своей сути.  (Ходит по кухне. Останавливается.) Есть такое явление в физике — коллапс, схлопывание…  (Он показывает, что это такое: две ладони с хлопком как бы сомкнулись намертво.) Это  вещь  необратимая». (Вдруг замечает, что Роксана уже сделала гору бутербродов и все продолжает их делать.) Да куда ты столько? Не съедим!

Она, не понимая, смотрит на него. Потом переводит взгляд в сценарий.

РОКСАНА. Здесь нет такой реплики.

АЛЕКСЕЙ (смеется) Но и этой горы бутербродов там нет! Ладно, продолжаем… «На месте бывшей империи образовалась огромная черная дыра, и в нее будет проваливаться все живое и человеческое. У нас с тобой есть шанс — в последний миг вырваться из этого коллапса».

РОКСАНА. «Я не хочу! Я не верю!.. Не верю, что что-то хорошее можно получить ценой отречения от самого близкого для тебя… Просто ты никогда никого не любил…» (На лице ее отражается какая-то сложная борьба, на глазах выступают слезы.)

Алексей смотрит на нее изучающе, наконец, понимает, что она уже не играет, привлекает ее к себе и начинает гладить ее по голове.

АЛЕКСЕЙ. Хочется играть?

РОКСАНА (сквозь слёзы). Я не из-за этого… Нервы, наверное! (Поворачивается к нему, обнимает за талию).  Не знаю, из-за чего… Я не хочу тебя терять!

АЛЕКСЕЙ (не знает, что ответить. Невольно заглядывает в сценарий). Ну хватит, хватит… (Шутя).  Не хочешь — не теряй! (Читает текст). «А я готов на все. Меня уже ничем не остановить, слышишь! Может быть, ты — часть того коллапса, из которого я должен вырваться».

РОКСАНА (поворачивается к сценарию, вытирает слёзы, читает). «Ты страшный человек». (Вздыхает). Конец сцены. (Закрывает сценарий). Это сценарий о тебе, ты должен играть эту роль!

АЛЕКСЕЙ (радостно). Ты думаешь?

РОКСАНА. Да. (Грустно усмехается). Ты ведь тоже — страшный человек.

АЛЕКСЕЙ (пытаясь скрыть свою уязвлённость). Чем же я страшный? «Я весь — дитя добра и света!» (Берет бутерброд и ест.)

РОКСАНА. Чем страшный? Я подумаю и скажу. Потом. (Берет в руки сценарий.)  Слушай, а ведь этого режиссера Маркова я хорошо помню. Может, и он меня помнит.  Давай я с ним поговорю…

 АЛЕКСЕЙ О чем? Чтобы он, поддавштсь твоим чарам, утвердил меня на роль? Не надо!

 ИНТЕРНАТ. КАБИНЕТ БИОЛОГИИ. ДЕНЬ.

Перемена. Ребята Александры Петровны готовятся к уроку: кто читает учебник, кто перерисовывает в тетрадь схему, кто просто валяет дурака. Вдруг на пороге кабинета в сопровождении сияющей воспитательницы появляется Глеб с красивой палкой в руке.

Класс взрывается радостными бурными воплями. Глеб поднимает руку в знак приветствия и, сдержанно улыбаясь и преувеличенно сильно хромая, проходит к своему месту. Все кидаются к нему.

Только Наташа не торопится. Она подходит к Шуре, и теперь они обе, как взрослые на детей, с улыбкой смотрят на ребят, поздравляющих Глеба с выпиской из больницы.

ПАВЛЬОН КИНОСТУДИИ

Он изображает спальную комнату типичной квартиры советского бедного интеллигента.  В постели, закинув за голову руки, лежит Варламов, рядом с ним лежит актриса в очках и читает книгу (или делает вид,  что читает).

Марков, режиссер, что-то эмоционально говорит оператору,  стоящему за  видеокамерой. Недалеко от них в кресле с независимым видом расположилась Роксана.

АЛЕКСЕЙ (вдруг усаживаясь в постели, возмущенно, режиссеру). Нет, я все-таки не понимаю, почему эта сцена должна идти в постели?

Какое-то время все в павильоне недоуменно смотрят  на  Варламова, первая приходит в себя актриса,  она отбрасывает книгу, снимает очки и громко хохочет.

АЛЕКСЕЙ (после паузы,  продолжает).  Ночью дома я в постели, днем на работе в постели, у меня такое ощущение, что вся моя жизнь проходит в постели!  Или прав Кальдерон,  утверждая,  что «жизнь есть сон»?! (В поисках поддержки смотрит на Роксану.)

В ответ она незаметно для окружающих вертит пальцем у виска, мол, дурак ты, да и все!

РЕЖИССЕР (невозмутимо).  Я  хочу,  чтобы свои громкие слова герой произнес очень тихо, хотя ему очень хочется кричать! Для этого я и поместил вас в постель,  потому что там, за тонкой стеной, спят ваши дети, которых вы совсем не хотите будить… Итак, приготовились…

Актриса надевает очки и погружается в чтение, Варламов ложится на подушку и закидывает назад руки.

РЕЖИССЕР. Мотор!

АЛЕКСЕЙ (сквозь зубы). «…Мне надо тебе многое сказать. Я сейчас – как  воздушный  шар,  падающий в океан,  и чтобы спастись,  мне надо сбросить с себя груз…»

АКТРИСА, (иронично).  «На  меня?»  (Спускает очки на кончик носа и смотрит на Варламова.) «Ну говори, конечно…» (Откладывает книгу.)

АЛЕКСЕЙ (очень тихо, с неимоверной тоской). «Ты думаешь, мне легко? Здесь все — мое: моя жизнь, мои мысли, мои друзья! Но иногда, чтобы жить, надо уметь умереть, надо зачеркнуть все свое…»

Роксана не сводит глаз с Варламова,  в них постепенно  появляется выражение беспокойного страха…

ПОДЪЕЗД КИНОСТУДИИ. ДЕНЬ.

Варламов сидит в белой «БМВ» недалеко от подъезда киностудии. Тяжелая дверь студии открывается, и он видит, как первой на улицу выходит Роксана, за ней молодой режиссер. Они задерживаются у подъезда, Роксана о чем-то спрашивает режиссера. Алексей берет газету, надевает очки и делает вид, что увлечен чтением.

РОКСАНА (режиссеру,  горячо).  Я уверена,  что никто так глубоко, как он…

РЕЖИССЕР (страдая, перебивает). Я тоже! Но он весь оброс штампами. С ним надо много возиться, а мне некогда. (Вздыхает). Время — деньги. Теперь и в этой стране…

РОКСАНА (себе). Дожили… (Режиссеру, язвительно.) Поэтому ты сюда вернулся?

…Алексей переворачивает газетный лист, к машине подходит Роксана. У неё спокойное, ничего не выражающее лицо.

РОКСАНА (Алексею, с легкой досадой). Будет думать. Есть конкуренты.

АЛЕКСЕЙ (после паузы). Значит, не утвердит. Не помогли твои чары.

РОКСАНА (Усаживается за руль.) Да не переживай! Не утвердит — я найду тебе другого режиссера, а лучше продюсера… Завтра — суббота, ура! (Как можно небрежнее). Ты что вечером будешь делать?

АЛЕКСЕЙ (после паузы). Завтра? …Не знаю ещё!… Как ты думаешь, сняться мне в рекламе, приглашают?

РОКСАНА. Обязательно! Тебе нельзя отказываться ни от какой работы. Иначе – тебе конец!

КВАРТИРА ГЛЕБА. ДЕНЬ.

Дверь распахивается, и в квартиру осторожно входят Шура с ключом в руках, Наташа и Глеб. Шура нетерпеливо оглядывается…

НАТАША (громко чихает). Ой, как пыльно!

ШУРА (шепотом). Здесь, наверное, лет пять уже не ступала нога человека.

ГЛЕБ (шутит). Тогда я сделаю первый шаг!

Опираясь на  свою красивую палочку и прихрамывая,  он делает несколько шагов в комнату…  Вслед за ним проходят Шура и Наташа.  Опять все трое  выстраиваются  в  распахнутых  двустворчатых дверях комнаты, убого обставленной старой мебелью, выцветшие тряпки вместо штор…

НАТАША (решительно). Надо сделать генеральную уборку! (Проходит к окну, отдергивает шторы, распахивает его.)

Все облегченно вдыхают свежий воздух. Сквозь окно виден солнечный двор, деревья в золотых и желтых листьях, доносятся веселые детские голоса…

Глеб, с любопытством оглядываясь, обходит свою квартиру…

НАТАША (следя за ним, Шуре). Санна-Петровна, вы заметили, что Павлов только тем и занимается, что ходит везде да палочкой своей постукивает. Такой пижон!

ШУРА (сокрушенно, в тон Наташе). Избаловал его Варламов! И палку зря подарил — из-за нее Глеб только хромает больше. (Подходит к комоду и выдергивает один из его ящиков.)

НАТАША А на спор, что он не вспомнит о Глебе теперь,  когда его выписали?

ГЛЕБ (видит за  спиной  Александры Петровны ящик, в нем — дешевые, по большей части сломанные, игрушки.) Ух ты! Припоминаю свое несчастное забитое детство!

ШУРА. Смотри, не умри от жалости к себе.

Она открывает другой ящик. Вперемешку со старым тряпьём какие-то квитанции, открытки, надорванные конверты и несколько фотографий. Роется в них.

НАТАША (продолжая свою тему, ехидно). Глеб, а ты умрешь с горя, да? Если Варламов о тебе не вспомнит?

ГЛЕБ (дразня ее). Конечно! (Неожиданно встает в позу и начинает с пафосом.):

…Есть люди, что стареют

На утре дней, что гибнут, не достигнув

До зрелых лет, — и не случайной смертью:

Иных порок, иных науки губят,

Иных труды, иных томленье скуки,

Иных болезнь, безумье, а иных —

Душевные страдания и скорби.

Страшнее нет последнего недуга…

Глеб замолкает в торжественной паузе. Шура и Наташа, потрясенные, переглядываются.

ШУРА (Глебу). И это — тоже Варламов?!? 

ГЛЕБ (изображая презрение). Невежды! Это Байрон!

ШУРА (в  приливе  какого-то радостного возбуждения).  Хватит лясы точить, быстро за уборку! (Протягивает фотографии Глебу.) Ты кого-нибудь здесь узнаешь?

ГЛЕБ (перебирая потрепанные снимки). Не!…. Вот только — вроде бабушка…

…Наташа домывает полы в коридоре. В комнате уже чисто.

Шура стопочками аккуратно разложила письма, открытки, фотографии; перебирает квитанции, ненужные бросает в ведро. Одна из бумаг, которую она хотела выбросить, привлекла её внимание.

ШУРА. Глеб, а ты был на могиле матери, знаешь, где она похоронена? (Глеб домывает окно). Я нашла свидетельство о смерти твоей мамы.. (Переворачивает свидетельство) О!. Здесь и адрес могилы на кладбище… Здорово!… Интересно, у неё на памятнике есть фотография?

ГЛЕБ. Не помню… помню звезду на памятнике. Я ещё удивлялся: думал, она — герой войны, что ли?

ШУРА (очень взволнованная находкой). Ну, друзья, могу я на вас положиться?

НАТАША. Можете, конечно. Мы закончим уборку и уйдём.

ДВОР У ДОМА ВАРЛАМОВА. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Алексей выходит из подъезда возбужденный, энергичный. Подходит к своей машине, лезет в карман куртки за ключами — и не находит их там. Роется в другом кармане, минуту думает, поворачивается к дому.

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА.

Он ищет ключи в карманах курток и плащей на вешалке, потом выдвигает ящички трюмо…

БОТАНИЧЕСКИЙ САД. РАННИЙ ВЕЧЕР.

В потоке машин, двигающемся по шоссе, ослепительно белым пятном в лучах заходящего солнца сверкает «БМВ». Останавливается у стоянки, и из неё выходит Роксана. Оглядывается…

На скамейке под деревьями сидят две чистенькие старушки и, дружелюбно болтая, едят печенье и кормят крошками от него воробьёв. Под деревом стоит парень с букетом цветов, видимо, ждёт свою девушку. И высокая тоненькая блондинка ходит взад и вперед, бросая в сторону проспекта ищущий взгляд.

Роксана из кармана своего пиджака осторожно вытаскивает фотографию, которую она взяла у Варламова, и украдкой смотрит на неё, а потом на Шуру. Однако особого сходства Роксана не обнаруживает и удрученно задумывается.

Шура обеспокоено смотрит на часы,  Роксана — тоже. Времени ровно 18.00. Роксана решительно направляется к Шуре.

Между тем Шура достает из сумочки футляр с очками, открывает его: там лежат новенькие очки, модные, в легкой золотой оправе. Шура вздыхает и, словно решившись на что-то серьезное, надевает очки. И вдруг видит идущую ей навстречу женщину, яркую, богато одетую. Где-то виденную…

РОКСАНА  (подойдя совсем близко). Вы ведь ждете Алексея Варламова?

ШУРА (растерянно). Да.

РОКСАНА (протягивая ей руку). Роксана.

ШУРА (пожимая ей руку). Шура.

РОКСАНА (озарённо).  Александра Петровна?  Очень приятно. (Другим тоном, твердо и напористо.) Я по просьбе Алексея. Он не может приехать, у него важное дело. Непредвиденное. (Берет Шуру под руку и уводит её подальше от автостоянки).  Но, пользуясь нашей встречей, мне бы хотелось с вами кое о чем поговорить. У меня у самой очень мало времени, поэтому я в телеграфном стиле…  (Шура смотрит на неё всё теми же удивленными, ничего не понимающими глазами.) Понимаете, я друг Алексея, и скажу вам, что он находится сейчас в катастрофическом положении…

ШУРА (испуганно). Что с ним случилось?

РОКСАНА. Да ничего, это я о душевном состоянии… Вы  ведь были на его премьере… Я не знаю, как вам, но мне было стыдно за него. Но самое ужасное в том, что он доволен и ждет новых предложений… А их не будет! Самообольщение на грани болезни! Понимаете?

ШУРА (подавленно). Понимаю.

РОКСАНА. Это трагедия.  Он может сутками оцепенело сидеть у телефона, не  есть,  не  пить и ждать звонка со студии…

ШУРА (почти автоматически). Да-да, зауженное сознание. Перед ним должна открыться новая жизнь, где главное — не карьера, а Бог, Отечество, семья…

Теперь Роксана некоторое время округлившимися от недоумения глазами смотрит на Шуру.

РОКСАНА (после паузы, категорично). Семья его не интересует, хотя поклонниц у него полно.  Но они только губят его… своими ахами, охами, вздохами… Ему как наркоману уже постоянно нужны восторги. Вы сами знаете, сколько среди актеров самоубийств… Всё из-за этого… Когда иллюзии лопаются…

ШУРА (порывисто). Но чем я могу ему помочь? Я всё сделаю…

РОКСАНА. Вы для него — еще одно ложное обольщение. (Властно, почти гипнотизируя.)  Если вы его любите по-настоящему,  а я вижу, вы его именно так и любите, оставьте его! Не звоните, не напоминайте о себе… Ему мучительно отказывать женщинам, и он в душе будет вам благодарен.

ШУРА (упавшим голосом).  Я понимаю…

РОКСАНА. И вы останетесь навсегда его светлым воспоминанием… А не тягостью, не соблазном!

ШУРА (думая о своем). Тем более, он даже моего телефона не знает…

РОКСАНА (удивленно).  Вот как? (Сразу смягчившись.) Думаю, Бог за вашу доброту вас не оставит.  (Целует Шуру в лоб). Спасибо вам. За любовь к нему. До свидания, я опаздываю…

Она поворачивается и быстро идет к своей машине. Шура, словно вдруг что-то вспомнив, дрожащими руками открывает сумочку, роется там, достает бумажку с адресом могилы матери Глеба, делает движение, чтобы догнать Роксану, но… видит, что белый лимузин уже теряется в потоке мчащихся мимо машин…

ПОДЪЕЗД ВО ДВОРЕ ВАРЛАМОВА. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Роксана останавливает машину недалеко от подъезда Варламова, выходит из неё. Из подъезда выбегает Алексей, у него очень расстроенный вид. Они почти сталкиваются друг с другом.

РОКСАНА. Куда торопишься? В бассейн?

АЛЕКСЕЙ (раздражённо). Ты откуда? Мы же не договаривались.

РОКСАНА. В самый последний момент уладила, не успела тебе даже позвонить.  Короче, едем в казино, нас ждет продюсер.

АЛЕКСЕЙ (озабоченно смотрит на часы). Какой ещё продюсер?

РОКСАНА (садясь в машину).  Он так обрадовался,  что ты ещё живой, а не умер и не спился. Да садись!

АЛЕКСЕЙ (с досадой). Да подожди ты! Случайно не видела мои ключи от машины?

РОКСАНА. Потом найдем, поехали! (Тянет его за руку.) У него и деньги есть, и сценарий! (Варламов продолжает стоять, мучаясь от конфликтной ситуации.) Ну чего ты такой, словно забыл что-то? (Ехидно.) Может, плавки?

АЛЕКСЕЙ О да, точно! После казино – в бассейн, идет?  (Поворачивается и исчезает в подъезде.)

КОМНАТА ВАРЛАМОВА.

Он достает из шкафа  пакет с принадлежностями для бассейна, потом, словно что-то вспоминая, задумчиво стоит посреди комнаты…  Вдруг бросает взгляд на откидной календарь и видит запись: «Бот.сад, 18.00». Морщась, точно от боли, переворачивает листок: как говорится, с глаз долой – из сердца вон…

КВАРТИРА ГЛЕБА. ВЕЧЕР. (Продолжение сцены.)

Горит электрический свет.  Глеб сидит на диване, трет больную ногу. Наташа рядом с ним с удовольствием оглядывает прибранную квартиру.

НАТАША (мечтательно).  Так  интересно  пожить  одной  в отдельной квартире!

ГЛЕБ (встрепенувшись).  А лучше вдвоем! (Обнимает её за плечи.) Так на чем мы в последний раз остановились? (Чмокает её в шею.)

НАТАША (шутливо отбиваясь). На том, что между нами всё кончено!

ГЛЕБ. Между нами всё только начинается! (Целует ее и неожиданно опрокидывает ее на диван.)

НАТАША (вырываясь). Так ты для  э т о г о  меня сюда пригласил?

ГЛЕБ. Для чего «для этого»?

НАТАША. Отпусти!

ГЛЕБ (невинно). Да я правда не понимаю, для чего — «для этого»?

НАТАША (чуть не плача). Да отстань ты!.. У меня настроения нет!

ГЛЕБ. И у меня нет! (Продолжает держать её в объятиях.)  Но ведь когда-то надо!

Она с трудом наконец высвобождается от него и скатывается с дивана на пол. Он «ныряет» за ней.

НАТАША (в отчаянии). Да очнись ты! Идиот! (Со всего размаха дает ему пощечину.)

Он отшатывается. Некоторое время сидит на полу, обняв колени.

НАТАША (поднимаясь). Думаешь, купил меня за сто баксов?!?

ГЛЕБ (тоже поднимаясь). А вот это ты напрасно, Натали!

Отряхивается, берет  свою  палку  и не спеша выходит из квартиры.

Наташа только слышит за своей спиной хлопанье двери. Она подходит к окну и, опираясь на подоконник, смотрит вниз…

ВИД ИЗ ОКНА. ВЕЧЕР.

Около подъезда, из двери дома, появляется маленькая темная фигурка.

Это Глеб вышел из дома и быстрой, прихрамывающей походкой, опираясь на палку, уходит в сторону интерната…

КАФЕ-КАЗИНО В ГОСТИНИЦЕ

Народу в кафе немного; сидят за столиками, разговаривают, курят. Заходит новый посетитель, подходит к стойке. Варламов, Роксана и продюсер сидят за столиком, пьют кофе. На столе бутылки дорогого вина, легкая закуска.

ПРОДЮСЕР (доставая из дипломата сценарий). С чего начинается родина, я не знаю, а вот плохой фильм начинается с плохого сценария, это точно. Этот классный перл я лично выпестовывал, у меня три автора пахали — справа налево и слева направо. (Пододвигает папку Варламову, тот открывает её, читает имена авторов.) Теперь самый важный момент — выбор актера на главную роль…  (Многозначительно смотрит на Варламова.)

АЛЕКСЕЙ. Режиссер — тоже дело немаловажное.

Роксана под столом наступает ему на ногу туфелькой.

ПРОДЮСЕР (самоуверенно).  Режиссер — это дело последнее. Первое — деньги, затем сценарий и лицо актера, верно? (Подмигивает Роксане. Та, улыбнувшись, кивает головой.)

АЛЕКСЕЙ (пошелестев  страницами).  Ну и что же у вас за роль для меня?

ПРОДЮСЕР (торжественно). Роль, которую я вам хочу предложить, — главная роль, монороль, и такой еще ни один наш актер не играл… (Роксана и Варламов переглядываются.) Чикотило!

АЛЕКСЕЙ (не поверив своим ушам). Чикотило?!?

ПРОДЮСЕР (иронично). Звучит, как музыка, да? Роль Чикотило!..

РОКСАНА (напрягаясь). Что-то знакомое.

АЛЕКСЕЙ (ей, с перехваченным дыханием). Маньяк, полсотни детей убил… (Стараясь держать себя в руках, сдержанно.) Весьма завлекательный материал для кино: педагог, время от времени ездит в командировки, долго выслеживает новую жертву, насилует, вешает, снимает всё на видео, а потом… в «простое» — любуется… (Продюсеру.) Кажется, я ничего не пропустил?

ПРОДЮСЕР. Ну, вы сплели вместе несколько трогательных историй… Но вы пропустили главное: он был хороший семьянин, он любил своих детей.

Наступает пауза. Ножки Роксаны бережно задевают ноги Варламова, словно говоря: не волнуйся, главное — не волнуйся…

АЛЕКСЕЙ (почти  задыхаясь от подступающего приступа гнева).  Непростая роль… Чтобы сыграть такое, надо это прожить. Ну, хотя бы один раз кого-то кокнуть…

ПРОДЮСЕР. А разве мы в мыслях не убиваем кого-нибудь каждый день? (В упор смотрит на Варламова.)

АЛЕКСЕЙ. Я убиваю. (Смотрит, не мигая на продюсера).

ПРОДЮСЕР. Мне нужен для этой роли ваш темперамент.

АЛЕКСЕЙ. Мне обычно говорят: «ваш славянский темперамент». (Опускает взгляд первый.)

ПРОДЮСЕР (встает с улыбкой победителя). Почитайте, подумайте, я вас не тороплю с ответом.

 КВАРТИРА ШУРЫ. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.

Шура с отцом сидят за журнальным столиком перед телевизором. Отец пьёт чай, чашка перед Шурой стоит нетронутая. По телевизору передают какую-то очередную рекламу… Шура смотрит на экран, но не видит его, руки её судорожно мнут носовой платок. Теребят, скручивают его. Тот самый, мамин.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Ты чего, Шурочка, такая? Случилось что?

ШУРА (с трудом сдерживая слёзы и ещё сильнее крутя платок). Ничего, папа…  (Чувствует, что отец не удовлетворен ответом, отвлекает его внимание.) Ещё чаю принести?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Спасибо. Лучше посиди со мной. У меня только эта радость и осталась, когда ты со мной сидишь. Особенно, когда столько горя кругом…

По телевизору уже идут последние известия, мелькают кадры с беженцами, их искаженные горем и нуждой лица…

Шура опускает глаза вниз: в её руках вместо носового платка — сплетенный из него тугой тряпичный крендель, который словно воплотил в себе всю горечь её спрятанной боли и обманутых надежд. Камера переходит на лицо Петра Николаевича, потом опять скользит по экрану телевизора, как бы соединяя всех в одном горе, не разделенном по ячейкам и рубрикам: там — в кадрах беженцев, здесь — в лицах отца и дочери, в этом «Лялином-мамином комочке боли»…

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА.

Роксана и Алексей, оба мрачные и отчужденные, лежат в постели.

РОКСАНА (жестко).  Что с тобой в последнее время?  Может,  у тебя другая женщина — и на меня уже сил нет?

АЛЕКСЕЙ. Нет у меня никого. Я один, понимаешь, один на всем белом свете.

РОКСАНА (хмыкает). Невероятно,  но очевидно. (Встает, накидывает халат.) Выпью глоток чая и домой.

Раздается телефонный звонок. Варламов так поспешно кидается из постели к телефону, что задевает за шнур — и телефон грохается на пол. В трубке раздаются прерывистые гудки. Алексей подхватывает телефон и опускается с ним в кресло. Принимается чинить.

РОКСАНА (из прихожей). Так бросился — ждешь важного звонка?

Быстро достает  из сумочки ключи от машины и кладет их под зеркало. Проходит на кухню.

АЛЕКСЕЙ. Жду. Из студии. Результат кинопроб.

РОКСАНА (на кухне. Очень осторожно). Ты был очень убедителен как Чикотило, так смотрел на него… Ты ведь прочитаешь сценарий?

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ (возмущенный, из комнаты). И не подумаю! Они ведь нас просто хотят уничтожить, как ты не понимаешь? Чтобы мы ради денег перестали быть людьми, а стали вепрями, монстрами, людоедами…

РОКСАНА (на кухне).  Кто — «они»? Лишь бы свалить на кого-нибудь. (Заваривает чай.)

АЛЕКСЕЙ (в комнате.  Не реагируя на её слова, словно бы себе). Ты так говоришь, потому что ты своя среди них, а я — чужой.

Роксана появляется в дверях комнаты с двумя чашками чая.

РОКСАНА. И ты свой! Свой среди своих. Иначе не играл бы со мной в кошки-мышки. Но я как актриса более талантлива, я тебя переиграю. (Достает из сумочки фотографию.) Кто это?

АЛЕКСЕЙ (возмущенно). Так это ты её утащила? С ума сошла! Этой девушки уже давно нет в живых,  посмотри на дату… (Бросает ей лупу с письменного стола.) В своей ревности уже ослепла!

РОКСАНА (изучив под лупой надпись,  настойчиво). И всё-таки, кто она?

АЛЕКСЕЙ (нехотя). Там  же написано: Ляля. Это имя тебе о чем-нибудь говорит?

Роксана опять  берет  в руки фотографию и с новым интересом рассматривает её. Делает несколько глотков чая.

РОКСАНА .  А, припоминаю…ты рассказывал…та самая легендарная Ляля Павлова, от которой ты когда-то потерял  голову и даже одарил её ребенком…  (Хмурится.) Умерла, говоришь?..  (Думает.  Облегченно.)   Я всё поняла: ты в поисках своего осиротевшего ребёнка прочесываешь все интернаты, да?

Алексей,  понуро склонившись над телефоном, колдует над ним… Какое-то время Роксана сердобольно смотрит на него.. Поднимается, подходит к нему, опускается перед ним на колени.

РОКСАНА (гладит его по голове).  Бедный ты мой, бедный!.. Женить тебя надо! В заботливые руки отдать. Ты ведь сам, как большой ребенок… Боишься жизни, бежишь от неё, и когда она тебя настигает, ты забиваешься в угол и трясешься от страха, вот как сейчас. (Поднимается, достает сценарий из своей сумки.) Эта роль освободит тебя от твоих дурацких совковых комплексов, ты из идейного маньяка станешь нормальным человеком…

АЛЕКСЕЙ (сухо). Прости, но я хочу побыть один.

РОКСАНА (раздражённо).  Значит, опять будешь, как истукан, сидеть перед телефоном и ждать звонка со студии, да? (Он утвердительно кивает головой, продолжая манипулировать над телефоном.) А если не дождешься? (Невольное насмешливое торжество лучится в ее глазах.)

АЛЕКСЕЙ (после паузы).  Что тогда тебе сказал Марков…  после проб?

РОКСАНА. Ты уверен, что хочешь услышать правду?

АЛЕКСЕЙ (кричит). Я уже ни в чем не уверен, говори!

РОКСАНА. Сказал, что ты весь зарос штампами! (Заканчивает одеваться.)

Алексей потрясен. Он машинально поднимает трубку телефона и прислушивается.

АЛЕКСЕЙ. Заработал…

РОКСАНА. Всё, никаких физиков-лириков! (Бросает на его колени сценарий.) Это тебя освободит! (Выходит в коридор.) Может быть, даже в постели, на старости лет!

Последнюю фразу Алексей не расслышал, встает и плетется за ней следом.

РОКСАНА (роется в своей сумке). Купила тебе к Новому году,  но так и быть, подарю сейчас. (Достает из сумки коробочку с мобильным телефоном.) Чтобы не сидел,  привязанный к телефону.

АЛЕКСЕЙ (принимая подарок). Вот это да! (Открывает коробку.)  Я давно мечтал… Как мне тебя отблагодарить? Я в таком долгу перед тобой!

РОКСАНА  Не бери в голову. Я люблю тебя —  вот и все. (На прощанье прихорашиваясь перед зеркалом.) Ты их искал? (Показывает на ключи от машины.)

АЛЕКСЕЙ. Черт!  (Поднимает ключи.) Как я их мог не заметить? (Прижимает руку к груди.) Сердце что-то болит…

КОРИДОРЫ КИНОСТУДИИ. ДЕНЬ.

Варламов стремительной походкой идет по коридору, потом бегом поднимается по лестнице. Смотрит на часы, еще ускоряет шаг, быстро заворачивает за угол и упирается в огромную дверь съемочного павильона.

ПАВИЛЬОН КИНОСТУДИИ.

Алексей освобождается из плена гримерши и костюмерши — он до пояса обнажен, одет только в кружевные, по колени, панталоны — и идет по направлению к огромной кровати под балдахином.

Павильон изображает богатую спальню в стиле «барокко», 18 век. Члены съемочной группы что-то обсуждают вокруг кинокамеры. В постели, закрывшись по подбородок, сидит актриса.

АЛЕКСЕЙ (ныряя под одеяло). Можно? (Протягивает руку.) Познакомимся? Алексей.

АКТРИСА (пожимая руку).  Лена. Это моя первая роль в кино. (У нее зуб на зуб не попадает то ли от холода, то ли от волнения.)

АЛЕКСЕЙ. А что мы будем рекламировать?

АКТРИСА. Средство от комаров. Нас будут жалить комары, и мы не сможем отдаться любовным ласкам, пока не воспользуемся этим средством.

Алексей молча и обреченно закрывает глаза.

ДВОР ИНТЕРНАТА. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Идет мелкий осенний дождь. От оголившихся деревьев в окружающем интернат парке веет приближением старости и смерти. К большой парадной двери центрального здания подходит Шура, с трудом открывает ее. Потом стряхивает с длинного плаща с капюшоном капли дождь.

КОРИДОР ИНТЕРНАТА. КАНЦЕЛЯРИЯ.  КАБИНЕТ ДИРЕКТОРА. ВЕЧЕР.

Шура, на ходу раздеваясь, проходит по коридору, останавливается у открытых дверей канцелярии, видит секретаршу, смешного вида сухую женщину.

ШУРА (секретарше).  Мне никто не звонил? (Та, не отрываясь от своей работы, отрицательно кивает головой.) Если что — позовете, ладно? (Секретарша утвердительно кивает головой.) Пожалуйста, не забудьте!

СЕКРЕТАРША. Не забуду, Александра Петровна, дорогая! Вы мне это каждый день говорите, запомнила я!

Но Шура уже не слушает ее.  Она завороженно делает несколько шагов в сторону открытой двери кабинета директора.

В глубине  кабинета  стоит большой телевизор,  он работает.  Идет реклама средства от комаров (съемку которой мы видели). Реклама заключается в том, что надоедливый комар мешает заниматься любовью мужчине и женщине, одетых в ночные туалеты 18 века. Мучительная кульминация сцены достигается в момент убийства комара. После чего и возникает предложение купить электрическое противокомариное устройство.

Оживленное, невольно радостное выражение лица Шуры, когда в первые мгновения она видит крупный план Алексея, по мере того, как она понимает смысл сцены, сменяется выражением страдания и обиды.Сразу вся сникнув, она поворачивается к выходу из канцелярии. И на пороге почти сталкивается с Наташей.

НАТАША. А я вас ищу!  (Она очень возбуждена.) Глеб там…  в девчачьей душевой…  с этой шоблой из одиннадцатого… Они играют в «ромашку»… Совсем в разнос пошел. Мстит всем – и мне, и Варламову – его благодетель-то  исчез, и след простыл! Я же говорила…

ПОДВАЛ ИНТЕРНАТА.

Шура и Наташа сбегают по лестнице в цокольный этаж, где расположены душевые. Сначала идут длинные безликие коридоры, они становятся все темнее. Запыхавшись, они останавливаются у двери в душевую для девочек: оттуда доносятся звуки какого-то томного западного шлягера, приглушенные смешки и голоса. Замок на двери еле дышит. Шура с силой толкает дверь — та распахивается.

И на секунду, точно вспышка, перед ней мелькает картина:

В полумраке, сквозь пар от воды, видны стоящие спиной к двери закутанные в белые простыни девичьи фигурки с распущенными мокрыми волосами, у кого-то на головах чалмы из белых махровых полотенец. Они стоят поодаль друг от друга — полукругом, а за девушками, лицом к нам — парни, тоже закутанные в простыни. Среди них Глеб, его черные от загара руки на плечах дородной блондинки…

ГЛЕБ (охрипшим от волнения голосом).  К нам гости,  добро пожаловать!

Шура с силой захлопывает дверь и бежит обратно, за ней — Наташа. Вдруг Шура  в  панике  останавливается  около  дверей душевой для мальчиков, раскрывает дверь — там пусто, на скамейках комьями одежда мальчиков, в углу несколько искривленных ржавых труб от поломанных душевых установок. Шура хватает одну из труб и изо всей силы начинает колотить ею по батарее, потом по тазам, расставленным на скамейках… Наташа тоже хватает трубу…

В коридоре появляются смущенные полуодетые парни.

Звуки «набата» меняются на звуки церковного колокола…

ХРАМ У БОТАНИЧЕСКОГО САДА. ИНТЕРЬЕР.

Идет вечерняя служба, горят свечи, народу мало. Шура с низко опущенной, покрытой косынкой головой стоит перед отцом Георгием.

ШУРА (сквозь слезы). Мне за ребят страшно. Теперь из-за меня, ну, что я не удержалась, с ними такое творится!

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ. А ты хоть поняла,  почему не удержалась?..  Потому что стала играть… в барышню-крестьянку!  Вот и доигралась.

ШУРА. Да мне не хотелось играть, я думала уже во всем признаться!

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ. Индюк тоже думал… Вот что: дай мне его адрес и фамилию, я подошлю людей, его поколотят!

ШУРА (поднимая на него изумленный взгляд). Шутите?!… Я сама виновата. Я ведь все знала заранее и пошла к нему. Это «блуд» называется, да?

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ. А ты думала — «любовь»?

ШУРА. Да, думала… Предполагала, конечно, что финал может быть таким, но думала, что моя любовь … победит…  Но что я никогда не могла предположить, так это то, что он может подослать ко мне свою любовницу,  как он мог?

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ. Что у нас с тобой за исповедь, плохой я священник! (Поднимая над ее головой епитрахиль.) Ну, каешься?

СКВЕР ОКОЛО ХРАМА. РАННИЙ ВЕЧЕР.

Шура выходит из церкви, поворачивается к ней лицом, кланяется и крестится.

Видит отца Георгия, он выходит из дверей храма с книгой в руках.

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ (показывая ей книгу). Игнатий Брянчанинов. Хочу тебе подарить.  (Берет ее под руку и ведет к скамейке. Они усаживаются.) Здесь у него как раз твой случай… (Листает книгу, находит нужное место.) Я выборочно. (Читает.) «При явлении печального помысла или тоски в сердце…» Слышишь? (Шура кивает головой.) «…начинайте от всей души, от всей крепости вашей произносить одно из нижеследующих предложений… Первое — «Слава Богу за все…» Второе — «Господи! Предаюсь Твоей Святой Воле!»…

ШУРА (перебивает. С горечью). «Слава Богу за все!»… Как я могу такое говорить? (Со слезами на глазах.) Учу своих ребят одному, а сама…

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ (после паузы). Ты виновата перед ребятами не столько в том, что ты их учишь хранить целомудрие, а сама не хранишь, а в том, что ты учишь их верить Богу, а сама не веришь.

ШУРА (подумав, тихо). Дальше читайте!

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ (заглядывая в книгу). Значит, третье: «Господи! Благодарю тебя за все, что тебе благоугодно послать на меня…»

Шура слушает и с тоской смотрит на поблекшие деревья во дворе, на сухие листья на дорожках сквера, которые церковный сторож не спеша заметает большой метлой…

ШУРА (вдруг страстно).  Все равно я люблю его и  думаю  только  о нем.

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ (спокойно). Думай. Только подумай и о том, что, может быть, Бог специально отвел тебя от него. Может, он страшный человек — наркоман какой или алкоголик — мучил бы тебя всю жизнь…

ИППОДРОМ. ДЕНЬ.

Дождь моросит все оживленнее. На беговых дорожках только несколько всадников. Один из них — Варламов. Он быстро скачет на гнедой в яблоках лошади, догоняя молодую грациозную всадницу.

АЛЕКСЕЙ (поравнявшись с всадницей).  Лена?  (Заглядывает ей в лицо. ) Это вы? А я вас издали узнал. Здравствуйте!

ЛЕНА (радостно).  Здравствуйте!.. Какая встреча! А я еду и думаю: «Как скучно,  встретить  бы  кого-нибудь хорошего!» А потом задаю себе вопрос, кому бы я обрадовалась сильно-сильно,  и сама себе  отвечаю  — никому! А про вас я забыла. Я так рада…

АЛЕКСЕЙ (усмехается). Тронут до глубины души. Как ваши дела? Снимаетесь?

ЛЕНА. Снимаюсь,  да что толку!  Сценарий хороший,  про любовь, но партнер ужасный, абсолютно не в моем духе. У меня с ним никаких флюид, а без флюид как играть любовь?! (Тяжело вздыхает.) А как ваши дела?

АЛЕКСЕЙ (шутливо).  Тоже хреновые! Женщины перестали любить, побросали все. Хоть в монахи иди!

ЛЕНА (смеется).  Из вас монах, как из меня девственница! (С вызовом смотрит на Алексея.) Получается,  мы с вами собратья по несчастью, да? Может,  нам стоит провести время вместе, немного развеемся, как вы на это смотрите?

Какое-то время Алексей молча глядит на Лену,  словно что-то вспоминая. Лицо его становится серьезным, почти печальным.

АЛЕКСЕЙ (вытирая  пот  со  лба).  Такое странное ощущение,  что я где-то это слышал, вернее, что это уже было со мной… такая же встреча, такой же разговор…

ЛЕНА. Может, вы это играли, в кино или театре?

АЛЕКСЕЙ (после паузы).  Наверное,  играл. Но, боюсь, что в жизни. (Опять вытирает пот со лба.) Простите меня,  но,  кажется,  я не очень здоров.

Он с силой натягивает поводья и отрывается от Лены. Та растерянно смотрит  ему  вслед,  как его гнедая все больше и больше набирает скорость и совсем уже вдали перелетает через стоящий на дорожке барьер…

КОРИДОР ШКОЛЬНОГО КОРПУСА. РЕКРЕАЦИЯ. ЛЕСТНИЦА. ДЕНЬ.

Глеб, засунув руки в карманы, с обиженно поднятыми плечами, быстро идет по коридору.

ШУРА (пытаясь догнать Глеба). Да стой же, Глеб! Надо поговорить!

Он входит в светлую,  освещенную окнами часть коридора  и  делает шаг в сторону, в глубь рекреации. Шура, видя, что Глеб не убегает, а застрял в рекреации, замедляет шаг и, немного успокоенная, доходит до конца коридора.

Большой светлый зал с креслами по углам совершенно пустой. Шура удивленно оглядывается…Тишина… Глеба нигде нет. Только одна портьера на окне задвинута больше других.

Шура подходит к этому окну и отдергивает портьеру. Высоко над ней, на подоконнике, прижавшись в угол, стоит Глеб: лицо повернуто в сторону, словно он не видит ее.

ШУРА (Глебу). Как развратничать — так он Казанова, а как отвечать — так он…  Винни-пух! (Он молчит.) .И вот что – займись самоанализом. Тебе не кажется, что ты от любого стресса или неприятного слова впадаешь в истерику? …Ну, ладно. Считай, что я тебя не видела…

Она задергивает портьеру, за которой скрывался он, и быстро уходит.

Поднимаясь вверх по лестнице, она вдруг замедляет шаги — у нее начинает кружиться голова. Шура прикрывает глаза и без сил опускается прямо на ступеньку… Какое-то время сидит с закрытыми глазами, прислонившись лбом к холодным перилам.

Она не замечает, что из коридора, внизу, на нее с испуганным видом смотрит Глеб, осторожно выглядывая из-за угла… Наконец он решается и выходит из своего укрытия.

Шура поднимает к нему печальные глаза.

Он делает несколько шагов по ступенькам вверх — ей навстречу.

ГЛЕБ (присаживаясь на ступеньку ниже). Санна-Петровна, что с вами?

Шура отрицательно мотает головой, все, мол, в порядке, и вытирает капли пота со лба. У нее очень бледное, восковое лицо.

ГЛЕБ (продолжает).  Вы из-за меня так?  Да не переживайте  вы!  Я провел самоанализ.  Я от рождения засранец!  Ну, засранец я! (Видит, как Шура ежится от его грубого слова.) Ладно,  как там по-вашему это  будет?..  Дурная наследственность, гены… безотцовщина… Ну, простите меня! Хотите, на колени встану?

Шура, засмеявшись, машет на него руками, а потом вдруг начинает плакать.

ГЛЕБ (испуганно глядя на ее слезы).  Это вы зря… Этого я не переношу… (Робко гладит ее по волосам.)

ШУРА (подняв к нему заплаканное лицо). Не смей называть себя так! Не смей думать так! Это они хотят, чтобы мы так говорили, так думали, так поступали!

ГЛЕБ. Кто они?

ШУРА. Демоны и дьяволы, те, кто готовит пришествие Антихриста. Они хотят нас уничтожить, чтобы мы стали рабами, ничтожествами, скотом! Чтобы мы забыли, что в наших генах — тысяча лет христианской жизни! «Дурная наследственность»!  А сколько твоих предков причащались от младенчества до самой старости! Это твои гены!  Не смей называть себя так, слышишь! Никогда!

ГЛЕБ (подумав). А вот Натали говорила, что вы ее в церковь водите, свечи там ставите, каетесь и всякое такое. Хотите, я с вами пойду, я же крещеный, бабушка мне часто это повторяла.  Главное, вы мне скажите, как все там делать, чтобы я придурком не казался.

ШУРА (вытирая слезы, радостно). Правда, пойдешь?  Тогда в воскресение, утром, исповедуешься и причастишься. Я тебе все расскажу, как надо делать. И  еще надо сходить на могилу твоей мамы. Цветы положить…

ГЛЕБ. О`кей! А на Варламова Натали зря бочку катит, он тут не при чем. Он классный мужик, просто перегружен, как подводная лодка, сейчас, наверное, в Швейцарии, снимается. Закончит – сразу приедет к нам в гости, вот увидите!

ШУРА (с надеждой). Ты думаешь, приедет? (Устало снимает очки, трет глаза.)

ГЛЕБ (твердо). Гарантирую. (Берет у нее очки и надевает на себя.) Я ж прозорливый!

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА.

Алексей сидит на полу, на ковре, верхние дверцы книжных шкафов распахнуты, вокруг него разложены коробки с какими-то старыми тетрадями, связками писем, некоторые развязаны и разбросаны вокруг него. Алексей просматривает одну из пачек, глядя на обратный адрес. Вдруг на одном конверте вместо обратного адреса он видит написанное детским почерком: «Незнакомка». Его лицо оживляется. С нежным благоговением он достает из конверта письмо.

ГОЛОС ШУРЫ: «…Я даже не знаю, дойдут ли мои письма до вас, но даже если вы их никогда не прочтете, что-то в жизни изменится, когда я их брошу в почтовый ящик. Потому что я в них говорю то, что не могу сказать никому. Мне так страшно жить… Может быть потому, что я поздний ребенок.»

БОТАНИЧЕСКИЙ САД. ДЕНЬ.

В саду пустынно, голо, одиноко — все замерло в предчувствии зимы. Варламов идет по аллее, лицо обросло щетиной, плащ поверх тренировочного костюма, воротник поднят, руки засунуты глубоко в карманы.

ГОЛОС ШУРЫ (продолжает): «…Я всегда дрожала за своих родителей,  не отпускала их гулять поздно вечером, а если кто-нибудь долго не возвращался, давала себе всякие обеты, например решить десять задач по алгебре, — и тогда с ними ничего не случится, или вымыть все полы в квартире…»

Впереди Варламова бредет какой-то бомж, старичок в задрипанном пальтишке, в одной руке у него кошелка с бутылками, в другой палка, которой он шарит в кустах и время от времени выуживает из-под них очередную бутылку.

Варламов не спускает с его действий невольного завороженного взгляда. Вдруг он почти автоматически сгорбливается, походка его делается расслабленной, неровной, еще новый наклон головы, — и Алексей превращается в бомжа. Так и идут некоторое время: старичок, а за ним его двойник, тень, копия — актер Варламов.

ГОЛОС ШУРЫ (продолжает).  «И вот случилось то, чего я боялась больше всего на свете: моя мама заболела, она почти все время лежит в постели. Я чувствовала себя совершенно одинокой и беспомощной. И однажды, в такой тяжелый вечер я увидела фильм с вашим участием «Стечение обстоятельств». Вы там спасаете детей, а сами погибаете. И тогда вдруг мне все стало ясно. Главное — решиться, не оглядываясь ни на что, и я решила всю свою жизнь отдать маме, все делать ради нее, не думая о себе, пусть даже меня исключат из школы, пусть даже я всю жизнь будут несчастна и не будет у меня ни образования, ни мужа, ни детей…»

Варламов поднимает голову и смотрит вдаль, где видны сияющие от осеннего солнца купола храма Ризоположения… В глазах его отчетливо прочитывается немая молитва…

 

ХРАМ. ИНТЕРЬЕР.

Глеб, красный и вспотевший от волнения, исповедуется отцу Георгию, что-то тихо говорит ему, смущаясь и запинаясь.

Камера приближается к ним.

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ (Глебу). …Ты пойми: раньше почиталось за доблесть мужчине защищать честь женщины, а сейчас, наоборот, – попирать ее. Вот ты и пораскинь мозгами, что благородней?

Шура и Наташа в платочках стоят у иконы Богоматери, ставят свечки, но сами всем существом устремлены в сторону Глеба. Наконец, свяще5нник  накрывает голову Глеба епитрахилью и читает разрешительную молитву. Шура и Наташа радостно переглядываются и облегченно вздыхают…

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. БАЛКОН. ВЕЧЕР.

Бомж стоит и нагружает свою сетку бутылками, в изобилии накопленными на балконе. Варламов помогает ему: нагружает бутылками большие целлофановые пакеты. Потом помогает ему с этим грузом дойти до двери. Прощается…

«ДЕТСКИЙ МИР». ИНТЕРЬЕР. ДЕНЬ.

Народу в магазине мало. Шура, одетая в плащ, стоит у прилавка, где продается одежда для младенцев. Перед ней груда ползунков, распашонок и чепчиков. Она медленно и внимательно рассматривает их, некоторые откладывает в сторону.

ШУРА (продавщице). Это я возьму, посчитайте, пожалуйста…

КВАРТИРА РОКСАНЫ. ВЕЧЕР.

Работает телевизор: идет фильм с участием Варламова — в кадре он дерется в ресторане с группой подвыпивших парней. Через распахнутые двери смежной комнаты виден угол детской, заставленный невообразимым количеством всех кукол «барби», с которыми  играют в «детский сад» дочки Роксаны, одной на вид можно дать лет десять, другой — лет семь.

РОКСАНА (в трубку, весело). Варламов?! Привет! Все дежуришь у телефона? По телику «Набат из прошлого» идет, смотришь?

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. ВЕЧЕР.

Видимо, он занимался гантелями, потому что одет в тренировочный костюм, весь в поту, одна гантель так и осталась в руке.

АЛЕКСЕЙ (в трубку). Смотрю.

Экран телевизора за его спиной темный.

ГОЛОС РОКСАНЫ  (комментирует  его  игру  в  фильме).  Потрясающе! Все-таки ты актер Божьей милостью!

Лицо Алексея напрягается еще сильнее, он чувствует, что Роксана снова обволакивает его своей ласковой лестью.

ГОЛОС РОКСАНЫ. Знаешь, что я решила, — создать свою собственную продюсерскую фирму «Варламов-фильм»! И вывести ее на международный уровень… На тебя должна работать…

Алексей, словно преодолевая страшную физическую тяжесть, медленно отрывает трубку от уха и как тяжелую гантель вместе с настоящей гантелью в другой руке также медленно поднимает ее над собой… Из трубки доносятся звуки оживленного Роксаниного голоса, развивающего эту идею, а он, набираясь сил на сопротивление, продолжает делать упражнение — с гантелью в одной руке и трубкой в другой. Наконец, накопив силы, снова подносит трубку к уху.

ГОЛОС РОКСАНЫ. Самое главное-то не сказала! Этот продюсер добился включения его сценария о Чикотило в сериал «Всемирная история преступности»! Аль Пачино, Хопкинс и ты, представляешь!

АЛЕКСЕЙ. Ты все сказала? Теперь слушай… Во-первых, этот сценарий давно в мусоропроводе…

КВАРТИРА РОКСАНЫ (продолжение).

Девочки в смежной комнате ссорятся из-за  кукол,  маленькая  плачет…

ГОЛОС АЛЕКСЕЯ (глухо). …во-вторых, я тебе очень благодарен за то, что ты сделала для меня… Но больше я в твоей опеке не нуждаюсь, пора самому кого-то опекать.

Дочки Роксаны в смежной комнате развоевались не на шутку, младшая уже вовсю терроризирует старшую, которая пытается вытащить ее маленькие цепкие ручонки из своих волос.

РОКСАНА (вдруг истошно кричит на девочек). Да прекратите вы наконец! Убью!

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. (Продолжение).

От этого окрика на другом конце провода Алексей замирает.

ГОЛОС РОКСАНЫ (Варламову).  Самому опекать. Кого? Поклонниц? Эту, как ее… Фиру, Веру, Шуру? Что молчишь? Попался!  Значит, за моей спиной шуры-муры, а передо мной льешь крокодиловы слезы, пожалейте его, гонимого гения, жертву непонимания… А ты сам себя понимаешь? А ты хоть видишь себя со стороны? (Алексей невольно смотрит на свое отражение в большом зеркале.) Ты просто ослеп от своей вечной игры… (Алексей устало закрывает глаза.) Ты действительно страшный человек. Поэтому ты так взбеленился, когда тебе предложили роль Чикотило, — почувствовал в этом палаче себя, свою двойную жизнь. Ты тоже палач, убийца любви! (Алексей снова открывает глаза.) Твоя Шура уже в курсе, кто ты есть, она тебе не позвонит, никогда… Слышишь: никогда! Можешь не ждать!

 КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. (Продолжение сцены.)

Он резким движением садится на тахте, кладет трубку, обрывая разговор — и некоторое время сидит, глядя в одну точку. Потом встает, подходит к окну и распахивает его. Начинает глубоко вдыхать свежий воздух, точно у него случился приступ астмы.

И тут же опять раздается телефонный звонок. Он поднимает трубку.

КВАРТИРА РОКСАНЫ. (Продолжение сцены.)

Девочки, наказанные, стоят в разных углах комнаты.

РОКСАНА (тоном, как будто ничего не произошло). Варламов, хватит дуться, поехали куда-нибудь в кабак — мириться…

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. (Продолжение сцены.)

АЛЕКСЕЙ (в трубку, стараясь быть спокойным). Больше не звони мне. Возможно, я палач, но и ты — не жертва. 500 долларов верну на следующей неделе.

КВАРТИРА РОКСАНЫ. (Продолжение сцены.)

РОКСАНА. Не надо! Считай, что это я дала эти деньги интернату! (Вешает трубку.)

Потухшим взглядом смотрит на экран телевизора.

Варламов там, обессиленный и загнанный, несется по крутой лестнице, ведущей вверх, на крышу какого-то высотного дома. Его преследует толпа подвыпивших, разъяренных людей. Вот он, прячась от них, перелезает через балкон на лестничной площадке на карниз — неловкое движение, и он падает вниз, в черную густую темноту ночи…

Роксана горько улыбается, точно смерть героя обозначила для нее смерть ее любовной связи… По лицу её текут слёзы.

КЛАДБИЩЕ. ДЕНЬ.

Три понурые фигурки стоят у покосившегося, облупившегося памятника с жестяной пятиконечной звездой. Это Шура, Глеб и Наташа.

Вот Шура передает Глебу букет хризантем, он наклоняется и кладет его к подножью памятника.

Опять какое-то время все трое стоят молча и замерев.

Шура не сводит взгляда со старой выцветшей фотографии матери Глеба…

ПОДЪЕЗД И ЛЕСТНИЦА В ДОМЕ ВАРЛАМОВА.

Он, в плаще и с пакетом, в котором хлеб и кефир, стоит у своего открытого почтового ящика и торопливо разрывает конверт.

В нем листочек ксерокопии с квитанции о смерти матери и записка, напечатанная на машинке.

«Уважаемый Алексей Михайлович! Посылаю Вам копию с единственного документа, обнаруженного в квартире нашего ученика Глеба Павлова. Здесь адрес могилы его матери. На памятнике   висит ее фотография. С уважением. Александра Петровна»

Алексей еще раз читает адрес: такое-то кладбище, такой-то участок, такой-то номер могилы…

КВАРТИРА ШУРЫ. ВЕЧЕР.

Шура сидит на своей расстеленной постели в ночной рубашке и перебирает детские вещи: рассматривает их, гладит, точно украдкой от себя, целует. Смотрит на букет хризантем, когда-то подаренный Алексеем. Он уже завял, но стоит у ее кровати. На глазах ее выступают слезы…

ШУРА ( преодолевая подступающие рыдания). Слава Богу за все! Слава Богу за все! Слава Богу…

Вдруг слышит какие-то стоны за дверью — мгновенно прикрывает вещички одеялом и прислушивается. Потом встает с постели и выходит в смежную комнату.

Отец лежит в постели с закрытыми глазами, но видно, что он не спит.

ШУРА (отцу). Папа, что с тобой?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (открывая глаза). Да ничего, дочка.

ШУРА. Я слышала, как ты стонал, может, врача вызвать?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Это душа болит, душа… То воспоминание приходит какое-то постыдное, то новыми глазами посмотришь на что-то… то за тебя сердце в страхе сжимается…

ШУРА. А что – за меня, папа? У меня все хорошо! А сегодня такая радость: мой самый главный хулиган причастился!

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ. Это кто? Глеб Павлов, небось? (Ласково.) Ишь ты, пропагандист-агитатор какой! И меня подбиваешь? Покаяться, причаститься? Только я от своего партийного билета никогда не откажусь и каяться в этом не буду!

ШУРА. Пока я тебя,  папа,  агитирую,  чтобы ты гулял больше, тебе свежий воздух нужен, кислород!

 

КЛАДБИЩЕ. ДЕНЬ.

Тихо, безлюдно.  Осень с ее печальным и безнадежным увяданием еще больше подчеркивает неизбежность и таинственность смерти.

Варламов, еще раз мельком заглянув в листочек, прячет его в карман. Проходит по заросшей дорожке несколько метров и останавливается у старого, жалкого, в полуоблезшей краске, металлического памятника с пятиконечной звездой. Наклоняется к нему, всматривается в пожелтевшую фотографию. С фотографии на него смотрит незнакомая молодая женщина: большие черные глаза, насмешливый, заигрывающий взгляд… Тоскливое разочарование появляется в  глазах Варламова. Но он все-таки достает фотографию Ляли и сверяет…Ничего общего.

Потом опускается около могилы на старую покосившуюся скамеечку и некоторое время сидит, пустой, равнодушный, безжизненный. Взгляд его вдруг падает на букет лиловых хризантем, совсем свежих, стоящих в банке с водой под памятником.

Он хмурится…

ВОРОТА КЛАДБИЩА. ДЕНЬ.

Из ворот выходит Алексей, идет к своей машине, садится за руль и долго сидит неподвижно.

Вынимает  из кармана сотовый телефон…

ИНТЕРНАТ. СПАЛЬНЯ ДЕВОЧЕК. ДЕНЬ.

Шура, тихая, подавленная, потихоньку  убирается в спальне, раскладывая вещи девочек. Ей помогает Зимина.

Остальные в приступе беспричинной хандры заняты, кто чем. Элька и Света валяют дурака в полном смысле слова: сдвинув две кровати, лежат на них и играют в карты. Наташа просто лежит, закинув руки за голову и уставившись тусклым бессмысленным взором в потолок.

НАТАША. Вы хоть мне подарки приготовили к дню рождения?

ЭЛЬКА (ворчливо). Мало на тебя Павлов разорился, так тебе еще подавай! (Свете.) Бита! (Откладывает карты в сторону.)

СВЕТА (миролюбиво). Все твои намеки поняли и осуществили. (Эльке.) Беру! 

ЗИМИНА. Вернее, овеществили.

НАТАША. А почему на душе нет праздника ?

Шура открывает платяной шкаф, чтобы положить в него кофточки девочек, к ее ногам из туго набитого шкафа выпадает ворох разноцветных злополучных ночных рубашек. Она начинает их собирать.

Вдруг  дверь спальни открывается, и из коридора доносится «Санна-Петровна! К телефону!»

ШУРА (упавшим голосом). Это с папой что-то! (Выбегает.)

КАНЦЕЛЯРИЯ. ДЕНЬ.

Телефонная трубка снята с рычага и ждет Шуру. Она вбегает, хватает трубку.

ШУРА (охрипшим от волнения голосом). Алло, я слушаю…

ВОРОТА КЛАДБИЩА. ДЕНЬ.

АЛЕКСЕЙ (в трубку).  Александра Петровна?  Это Варламов. Приветствую вас.  Спасибо вам за документ… Звоню буквально с кладбища.   К сожалению,  подтвердилось,  что Глеб Павлов не может быть моим  сыном, на фотографии совсем незнакомая женщина. Будем утешаться мыслью, что все, что ни происходит, происходит к лучшему, — наверняка я был бы хреновым папашей. Постараюсь компенсировать это в искусстве… Кстати, мой секретарь вам, наверное, оставила свой телефон? Я потерял его…

КАНЦЕЛЯРИЯ. (Продолжение сцены.)

ШУРА (с трудом приходя в себя от того, что слышит голос Варламова). Вот как! «Хреновый папаша»! (В отчаянии кричит.) Тогда зачем вы их делаете направо и налево, этих детей?!? Чтобы спасать их потом в своих киношках? Знайте же — на Страшном суде, а он будет, будет! — все ваши дети встанут перед вами — и вы будете за все держать ответ перед ними и перед Богом! (Бросает трубку.)

ВОРОТА КЛАДБИЩА. ДЕНЬ. (Продолжение сцены.)

Алексей долго сидит с телефонной трубкой в руке, наконец прячет ее в карман.

АЛЕКСЕЙ (очень расстроенный). Вот дура! (Берется за руль.)

К нему подходит женщина с девочкой лет 12. Девочка прячется от него за спину матери.

ЖЕНЩИНА. Извините, вы ведь Варламов?

АЛЕКСЕЙ. Да.

ЖЕНЩИНА (протягивая блокнот и ручку).  Не могли бы вы моей дочке дать автограф? Она сама стесняется попросить.

Алексей молча расписывается, это удается ему не сразу, несколько раз шариковая ручка, не оставляя следов, скользит по бумаге. Девочка выглядывает из-за маминой юбки, и Алексей видит ее испуганный, восторженный, обращенный на него взгляд.

КАНЦЕЛЯРИЯ. (Продолжение сцены.)

Шура стоит у окна.  На ее лице выражение отчаяния и обиды.  Она с трудом приходит в себя.  Смахивает слезинки.  Преодолевая душевную боль, начинает шептать:

ШУРА. Слава Богу за все! Господи! Предаюсь Твоей Святой Воле!…

ВИД ИЗ ОКНА. ДЕНЬ.

Во дворе Глеб катается вместе с другими ребятами на картинге. Делая на маленькой смешной машинке неописуемые пируэты, он расталкивает и объезжает всех под подбадривающие крики и улюлюканье публики…

ГОЛОС ШУРЫ (продолжает). Господи! Благодарю тебя за все, что тебе  благоугодно послать на меня… Достойное по делам моим приемлю…

 СПАЛЬНЯ ДЕВОЧЕК. ДЕНЬ. (Продолжение сцены.)

Шура входит в спальню. Укоризненно качая головой, оглядывает девочек, которые продолжают «разлагаться».

ЗИМИНА (Шуре). Я им говорю, кончайте свой разврат – лучше спальню приберите… — ноль внимания!

ШУРА. (после паузы, решительно). Девочки, а давайте устроим в честь первого совершеннолетия… (смотрит на Наташу) бал, настоящий бал! Будем танцевать при свечах! А из этого (поднимает ночные рубашки) сделаем бальные платья, длинные, как у принцесс…

Девочки мгновенно вскакивают с постелей, вопят: «И-и-и!», «У-у-у!»…

НАТАША (подпрыгивая на постели). Йес! Йес! Йес!

КВАРТИРА ВАРЛАМОВА. НОЧЬ.

Он сидит в кресле, рядом с ним на журнальном столике початая бутылка коньяка. Видно, что он уже порядочно выпил. На столике лежат раскрытые письма «Незнакомки».

Алексей встает с рюмкой и бутылкой и подходит к большому зеркалу.

АЛЕКСЕЙ (говорит  своему  отражению). «Ты ослеп от своей вечной игры». Ослеп? Ослеп! Страх владеет тобой, страх увидеть себя со стороны. Поэтому ты все время куда-то торопишься, накачиваешь себя встречами и коньяком, несешься, опаздываешь, доказываешь, убеждаешь, пробиваешь, ждешь, замерев у телефона, своей участи. (Ногой выдергивает телефонный шнур из розетки.) Лишь бы не увидеть себя однажды в зеркале — кем ты стал перед Богом… (Изучает свое отражение.) Я снова произнес монолог. Я зарос штампами. Моя душа умерла. (Отходит к столу и снова садится в кресло. Осторожно дотрагивается пальцами до письма «Незнакомки».) Бедная моя Шурочка!.. Как ее огрела, должно быть, эта несчастная безжалостная женщина… Концом железной цепи… Железной цепи моих грехов… А меня коробило, что она не всегда гладила меня по головке… Роксана любила гладить по головке… любила… До поры до времени… Бедная моя Шурочка, где ты?.. Я погибаю… И народ мой погибает. И народ мой пьет, как пью я. И не знает, что делать, как не знаю я… И тупо смотрит ящик. (Включает дистанционником телевизор, перебирает одну за другой программы и на каждой — картинки, одна тошнотворнее другой.) Что они делают с нами! Почему мы им позволяем! (Экран гаснет. Алексей, изображая пьяное отчаяние, валится на пол.) Почему мы бессильны? (Сжимается в комок.) Я гениально играю… И никто не видит…  

ИНТЕРНАТ. СПАЛЬНЯ ДЕВОЧЕК. РАННИЙ ВЕЧЕР.

В зеркале отражается сосредоточенное лицо Шуры и Наташи, боящейся шелохнуться, ей Шура делает прическу. Девочки расселись кружком, внимательно наблюдая за священнодействием. Света подает нагретые щипцы Александре Петровне. Обстановка в спальне говорит о том, что подготовка к балу, посвященному Наташиному совершеннолетию, в полном разгаре.

Окна спальни распахнуты, за ними во всей своей золотой красе виднеется парк, доносятся веселые голоса детей. Все полы, столы, стулья, кровати завалены ворохом накрахмаленной  марли, ручейками серебристой фольги, гирляндами из разноцветных бумаг. На стенах развешаны уже готовые бальные наряды. В их основе  угадываются злополучные ночные рубашки.

ИНТЕРНАТ. ДВОР. РАННИЙ ВЕЧЕР.

В ворота въезжает «Москвич», останавливается недалеко от подъезда главного корпуса. Из машины выходит Варламов. Оглядывается. Видит «Пушкина», выходящего из подъезда. Подзывает и о чем-то спрашивает. Тот в ответ согласно кивает головой и опять исчезает в подъезде. Варламов, несколько нервничая, ходит взад-вперед у машины. Дверь подъезда опять распахивается и выходят сначала «Пушкин», а вслед за ним Глеб, непринужденный, спокойный, поигрывая палочкой в руках.

ГЛЕБ (увидев Варламова). Привет!

АЛЕКСЕЙ (пожимая ему руку). Ну, как ты себя чувствуешь?

ГЛЕБ. Я в порядке.

АЛЕКСЕЙ. Ты прости, что я как бы забыл тебя… но на самом деле просто накопилась масса дел…

ГЛЕБ. Да ничего, у меня тоже было много заморочек.

АЛЕКСЕЙ (заметно веселея).  А я что приехал? Думаю, может, ты хочешь со мной куда-то поехать,  покатаемся, Москву посмотрим, поужинаем в шашлычной, поговорим…

ГЛЕБ (на секунду онемев от восторга). Классная программа! Поехали!

АЛЕКСЕЙ (обрадованно). Ну, садись! (Распахивает дверцу машины.)

ГЛЕБ (хлопает себя по лбу).  Вот маразм!  Это у меня после наркоза… Забыл совсем: у нас же сейчас бал начинается, в честь совершеннолетия, ну, там — одной… Натали зовут. Надо присутствовать — иначе до смерти не простит.

АЛЕКСЕЙ (расстроенный). Как жаль!

ГЛЕБ. Да это даже лучше! Останьтесь у нас, познакомьтесь со всем классом, тем более, что этот бал спонсировал я, ну — на ваши деньги… Вы — меня, а я — их, вы не обидитесь, надеюсь?

АЛЕКСЕЙ (почему-то засмеявшись). Да нет. Дело твое, хозяйское.

ГЛЕБ. Ну, так остаетесь?

АЛЕКСЕЙ (очень твердо). Нет, Глеб. Не могу. Понимаешь, мы с вашей Александрой Петровной… ну, как бы… не спелись! Я не хочу портить настроения ни ей, ни себе.

ГЛЕБ (очень огорченный). Да это поначалу — «не спелись», а потом, знаете, как споетесь? А девки-то от счастья, как вас увидят, кипятком будут писать!  Мы им ничего не сообщим — вы будете моим сюрпризом. Подарком для Натали!

АЛЕКСЕЙ (неумолимо). Давай лучше договоримся, когда мы встретимся для нашего «уикенда».

ГЛЕБ (отрицательно мотая головой, вдруг декламирует с пафосом):

Нет, я не Байрон, я другой,

Еще неведомый избранник,

Как он, гонимый миром странник,

Но только с русскою душой.

Я раньше начал, кончу ране,

Мой ум немного совершит;

В душе моей, как в океане,

Надежд разбитых груз лежит!

АЛЕКСЕЙ (несколько опешивший от такой выходки Глеба). Ну, ты артист, Глеб!! До костей пробрал! (Думает.)

ГЛЕБ (поясняет). Санна-Петровна заставила выучить — вам в пику!

АЛЕКСЕЙ (хмыкает и сокрушенно качает головой). Ладно, иду – ради тебя! Но знай! На крест, на голгофу, на распятие!

ГЛЕБ (солидно, по-мужски). С меня причитается!

ИГРОВАЯ ИНТЕРНАТА. ЗА ОКНАМИ УЖЕ ТЕМНО

В игровой уютно и красиво, висят гирлянды, горят свечи. Вокруг стен расставлены столики, уставленные тарелками с бутербродами, пирожными, шоколадом и фруктами. Стоят пластмассовые бутылки с заморской водой. Варламов в окружении нескольких мальчиков сидит в наиболее темном углу комнаты, за столиком. Видно, он уже с ними познакомился, идет веселый разговор, Глеб, как всегда, сыплет «юморными» замечаниями. Вдруг в коридоре раздаются звуки вальса Штрауса, двустворчатые двери распахиваются, и в них, как на сцене, появляются девочки. (В коридоре яркий свет специально по этому случаю). Девочки все в бальных белых, розовых, голубых платьях, перешитых из злополучных ночных рубашек, дополненных   накрахмаленной марлей, листьями фольги  и украшенных золотыми нитями, разноцветными блестками, цветами из хрустящего целлофана. Вид этой сверкающей воздушной толпы так прекрасен, что мальчишки издают искренний восторженный вопль и начинают бурно аплодировать. Вместе с ними улыбается,  кричит и хлопает в ладоши и Варламов – Шуру он пока не видит. Она, тоже одетая в праздничное платье, скромно стоит позади девушек — в руках у нее магнитофон, откуда и доносится музыка. Наконец вопли восторга и аплодисменты затихают. Девушки перетекают из коридора в игровую. Шура закрывает за ними двери и отходит в сторону устанавливать магнитофон. А вперед выходит ведущая — Зимина, она встает посреди комнаты между смущенно толпящимися у дверей девушками и тесно скучившимися, притихшими мальчиками у столиков.

ЗИМИНА (всем). Начинаем наш бал, посвященный первому в классе совершеннолетию… (Вытаскивает из толпы девочек вдруг заупрямившуюся Наташу). Итак, этой всем знакомой особе исполнилось сегодня шестнадцать, с чем ее и поздравляем…

Тут же все срываются с места, накидываются на бедную Наташу, и под ее пронзительный визг начинают тянуть ее за уши. В углу остается один Варламов, его почти не видно из-за слабого света свечей. В противоположном углу комнаты, у двери, не обращая внимания на гомон ребят, на специальном столике устанавливает магнитофон Шура, раскладывает и просматривает диски, приготовленные для танцев.

ЗИМИНА. Дамы и господа, вы ее без ушей оставите! А ну-ка брысь по местам!

Все со смехом расходятся. А Зимина достает из-за пианино нарядные коробки, перевязанные лентами, и начинает их вручать Наташе, сопровождая каждый подарок какими-то своими прибаутками.

АЛЕКСЕЙ (наклоняясь к Глебу). А почему нет вашей классной дамы?

ГЛЕБ (тихо). Да вон она! (Показывает на Шуру.)

АЛЕКСЕЙ. Где?  (Видит  тоненькую  фигурку девушки с гладко зачесанными назад волосами и в очках.) Там какая-то девушка.

ГЛЕБ (многозначительно). Ну, девушка или женщина, мне судить трудно, но то, что это наша чрезвычайно классная дама, — для меня нет сомнений.

Варламов, вдруг сильно заволновавшись, начинает вглядываться… Вот Шура,  наведя порядок с дисками, поворачивается лицом к ребятам, — его она пока не видит…

ЗИМИНА (наконец одарив Наташу всеми подарками).  Итак, мы договорились выполнять любое пожелание новорожденной! Натали, твое слово!

НАТАША (тихим  от волнения голосом).  Огромное спасибо за всё!  А хочу я…  объявить первый танец,  и чтобы все мальчишки  танцевали  с девчонками, а не подпирали бы стены, как последние козлы!

Хохот, вопли протеста…  Шура у стены нажимает на клавишу магнитофона, опять раздается музыка…

ГЛЕБ (поспешно, Варламову). Я приглашаю Натали, а вы — Санну-Петровну, ладно? (Алексей, совершенно потрясенный, кивает головой.)

Глеб тут же бросается к Наташе и приглашает её. Остальные мальчики тоже разбрелись по комнате, выбирая девочек. Пробираясь среди танцующих, Алексей медленно подходит к Шуре, — она устроилась на стуле около магнитофона, немного в стороне от ребят, и зорким педагогическим взглядом наблюдает за порядком.

АЛЕКСЕЙ (подходит к ней сбоку и легонько дотрагивается до плеча). Вас можно пригласить?

ШУРА (поворачиваясь к нему).  Откуда вы здесь?  (Голос от волнения становится низким и хриплым.)

АЛЕКСЕЙ. Глеба приехал навестить. А вы вот откуда?

ШУРА (растерянно). Я здесь работаю…

АЛЕКСЕЙ (болезненно улыбаясь). Кем? Александрой Петровной?

ШУРА. Вы простите, я тогда просто не увидела вас, была без очков. А после того, как вы…

АЛЕКСЕЙ. Это вы простите меня, что я не увидел вас… в Александре Петровне.

Проходящий в танце мимо них Глеб видит смущенно стоящего около Шуры Алексея и начинает ему отчаянно жестикулировать, изображая, как решительно надо брать в объятия женщину. И так как он все это показывает на Наташе, то тут же получает от нее нагоняй в виде легкой символической пощечины. Глеб сокрушенно разводит руками. Алексей улыбается и уводит Шуру в гущу танцующих. На них уже смотрят все, не скрывая свои широкие улыбки и лукавство в глазах.

АЛЕКСЕЙ (готовый к любому раскаянию).  Я виноват перед тобой, Шурочка. И если кто-то нам стал мешать,  то обещаю, это не повторится… (Прижимает ее к себе.)

ШУРА (с болью). Если бы только это… Ваш сын где-то растет… без отца… А, может, и не один…

АЛЕКСЕЙ. Не надо так драматизировать. Жизнь всегда лучше небытия. Тем более, когда так падает рождаемость!

ШУРА. Вы все шутите.

АЛЕКСЕЙ. Честно говоря, мне не до шуток. Я был очень огорчен, что наше расследование не подтвердило такой красивой гипотезы.

ШУРА. Конечно, это было маловероятно. Даже странно, что мы с таким энтузиазмом начали это расследование.

АЛЕКСЕЙ. А мне не странно. Я умирал душой, и душа искала спасения… За соломинку без энтузиазма не ухватишься.

ШУРА. А я на самом деле хотела найти Глебу отца.

АЛЕКСЕЙ. И я тоже не потерял надежды заполучить ребёнка… и именно от вас, бесценная моя Александра Петровна.

ШУРА (после паузы, еле выговаривая). А зачем вам? Вы же сами сказали, что вы «хреновый папаша»…

Оставляет его одного у стены, а сама поворачивается к танцующим.

ШУРА (ликующим от радости голосом). Друзья мои, а теперь — праздничный салют в честь нашей Натали!

Все, кроме Наташи, вынимают хлопушки и выстреливают из них. Кто-то зажигает бенгальские огни. Комната озаряется фейерверком из огней, конфетти и серпантина…

Алексей стоит, озадаченный, у стены и не спускает вопрошающего взгляда с Шуры, с её платья покроя «принцесса». По его виду чувствуется, что он начинает о чем-то догадываться…

ДВОР ОКОЛО  ДОМА ШУРЫ. НОЧЬ.

Вдоль дома, по асфальту, заложив руки за спину, прогуливается маленький старичок в новом костюме.

К подъезду подъезжает «Москвич», в нем двое — Шура и Алексей. Сначала они долго целуются и только потом выходят из машины.

Старичок останавливается и пристально смотрит на парочку. Это Петр Николаевич. Шура тоже оглядывается и вдруг замирает.

ШУРА (кричит). Это папа! Это мой папа! (Бросает Варламова и бежит к отцу.) Это мой папа!

Алексей неуверенно следует за ней.

ШУРА (Варламову).  Он сто лет не выходил на улицу — и вот… (Целует отца.) Молодец! Познакомься, это Алексей.

АЛЕКСЕЙ (пожимая руку старику). Я хочу просить руки вашей дочери.

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (невозмутимо). Ну что ж, такие дела на ходу не решаются. Надо посидеть, выпить.

ШУРА (Варламову).  У папы склад водки — приготовил себе на поминки. (Поворачивается к отцу,  весело.)  А получается, что она пойдет на свадьбу, слышишь, папа?

ПЕТР НИКОЛАЕВИЧ (ворчливо).  Откуда ты знаешь,  на что я готовил? На что получилось, на то и готовил, правда, Алексей? (Смотрит на Варламова.) Ваше лицо мне знакомо. Вы у нас, наверное, бывали?

Все трое исчезают в темном подъезде…

БОТАНИЧЕСКИЙ САД. НОЧЬ. КОНЕЦ ОКТЯБРЯ.

Знакомая аллея, та же самая, что и в прологе, уже просматривается под луной сквозь облетевшие листья… Двойной экспозицией начинаются заключительные титры.

Последний титр «КОНЕЦ ФИЛЬМА» застает уже аллею на рассвете.

И уже после него появляется из-за камеры знакомая лошадка с тележкой и неторопливо уходит в глубь аллеи. Кадр постепенно высветляется и изображение исчезает.

К О Н Е Ц